Русская трагедия. Дороги дальние, невозвратные

Вот как произошла наша неожиданная встреча. В нашем Латинском квартале, где мы поселились, была на улице Баланс маленькая, убогая русская столовка. Она существовала давно, еще при старых революционерах, живших в Париже. Один раз, когда я вышла из нее, меня схватил за юбку пожилой человек и громко воскликнул: «Как, это ты? Ты жива?» Это был мой отец! Все закружилось вокруг меня! Почти невозможно было узнать в этом бедном, исхудалом человеке моего отца, всегда элегантного, с иголочки одетого, самоуверенного… Мы стояли друг перед другом ошеломленные и долго не могли прийти в себя. Сразу же я его потащила к нам в отель. Войдя в нашу мансарду, я ему сказала: «Вот, посмотри на наше логовище! Ведь мне хиромант в Питере предсказал, что я буду жить в мансардах за границей и много нуждаться, вот постепенно и сбываются его предсказания». Вернувшийся с работы Вова также был потрясен. Отец поразил нас своими рассказами, каким образом он очутился за границей, не собираясь совершенно покидать родину. Незадолго до эвакуации он находился в Феодосии, где у него издавна была дача и виноградники. Когда была еще возможность, он прибыл туда по делам, желая все приготовить для того, чтобы выписать семью из Пензы. Но Гражданская война усилилась, открытые границы перестали существовать, и он застрял в Крыму. Когда он все это рассказал, я подумала, что мы в двадцатом году совсем близко были друг от друга, но не знали этого! Незадолго до печальной развязки наших событий ему надо было поехать по делу в Севастополь. По дороге, вследствие свирепой бури, произошло крушение корабля. Они были подобраны каким-то греческим пароходом, увезшим их в Грецию. Возможность вернуться на родину не представлялась, так как началась эвакуация и связанный с ней террор. Встретив других соотечественников, он отправился с ними в Болгарию. Там он встретил большого друга и родственника, графа Зубова! С ним и его младшим сыном они прибыли недавно в Париж.

Известие о том, что мой любимый дядяЖорж в Париже, меня очень обрадовало. Колю я любила как брата, а весть о преждевременной смерти Саши подействовала на меня подавляюще. После испанского гриппа, свирепствовавшего тогда в Европе, он заболел легкими; лечение было плохое, свирепствовал голод, масса молодежи гибла при этих обстоятельствах, в том числе и Саша погиб от туберкулеза…

На мой осторожный вопрос, что стало с Улей, отец угрюмо сказал: «Она тоже умерла, пережила испанку, выздоровела, но вскоре после этого простудилась, заболела воспалением легких и скончалась». Было видно, как тяжело отцу об этом говорить. Он сразу же перевел разговор на их жизнь в Болгарии, где отец работал грузчиком, а дядя Жорж перебивался уроками музыки, которые случались очень редко…

Как жилось нам всем в Париже во время нашей встречи, описать невозможно. Мы все погрузились в такую жестокую борьбу, что казалось – никогда из нее не выйдем. В тот период в Париже нас были десятки тысяч, слоняющихся по городу в поисках заработка, обивающих пороги префектуры. Иногда приходилось просиживать несколько часов с детьми в ожидании какого-то очередного разрешения жить во Франции. Мы ничего не знали, жили в каких-то потьмах, как будто вне всяких законов, ощупью. Муж как зарядил ездить в Бурже, так и продолжал, как автомат. В те времена у нас не было метро, он ехал трамваем до Шатле, затем метро до Биллет и снова трамваем до работы. Таким образом ему приходилось тратить почти два часа на дорогу. Я же носилась по урокам и радовалась, что дети при нас. Но уроки были заработком неопределенным и непостоянным.

Случилось мне встретить знакомых, которые меня уговорили поступить с ними в учреждение «Зеленый попугай». Это было двухэтажное помещение, внизу разрисовывались куклы, птицы и статуэтки. Наверху было отделение более художественное, артистическое, для более способных. Оплачивалось это довольно прилично по тому времени. Публика в этом учреждении была очень разнообразная. Были парижские мидинетки, но много и наших русских эмигранток. Разрисовывая куклы, молодые француженки весело пели свои парижские песенки, а потом и наши разохотились петь наши русские напевы и очень скоро завоевали сердца всех мастериц. Они все полюбили наше пение и даже признали превосходство нашей музыкальности. Там же работала со мной тетя Глаша со своей дочкой Марусей; они совсем недавно приехали из Одессы, выписанные сестрой Глафиры, тетей Женей, проживающей очень давно в Париже, замужем за французом. Муж тети Глаши²⁸ очень вскоре по приезде в Париж скоропостижно скончался, не успев нигде устроиться. Они обе начали свою борьбу за существование. «Зеленый попугай» нас объединил.

Дети были здоровы; мне удалось найти по соседству старушку, которая приводила их из школы, занималась ими и даже варила нам суп на вечер. Мадам Рене была для меня ценной находкой и большой помощью. Она была убежденной коммунисткой, мы часто с ней горячо спорили, но постепенно я убедилась, что более честного и доброго человека трудно найти…