Русская трагедия. Дороги дальние, невозвратные

Одним из самых верных друзей семьи Дон был бывший охотник флота Henry Pecquet du Bellet de Verton (Генрих дю Белле де Вертон). Его невероятная судьба является примером превратностей жизни эмигранта. Его предки были французскими дворянами, обосновавшимися в бывшей колонии Луизиане. Фактически они стали американскими подданными. Его отец был дипломатом во Франции, потом его перевели в Россию, где он женился на русской. Их сын родился и был воспитан в Петербурге. Семья осталась в России, Генрих поступил в 1920 году на Балтийский флот, был делопроизводителем Гвардейского экипажа, уволен был со службы в 1922 году и уехал во Францию. Работал он в канцелярии Военного Морского союза и был активным членом Морского собрания. Во время оккупации Парижа немцами он был арестован как американец, его посадили в концлагерь в Compiègne (Компьень). Оттуда он отправлял знакомым посылки, предоставленные американским Красным Крестом. В начале 1944 года ему объявили, что в порядке обмена его отправляют в Америку. Он протестовал («У меня там нет никаких связей, я ни слова не говорю по-английски»). Ничего не поделаешь, его увезли через Португалию. После продолжительного карантина в Эллис-Айленде (Ellis Island) (власти удивлялись, откуда взялся этот субъект) его отпустили в Нью-Йорке без гроша, вдобавок требуя возмещения стоимости путешествия из Франции. Скоро он умудрился устроиться экспедитором в большой компании, стал членом Совета старшин Морского собрания в Нью-Йорке, организатором всех пиров ив 1972 году главным редактором Бюллетеня Собрания. Скончался в 1976-м.

Перемена настроения в русской эмиграции накануне войны и после

Еще двадцать лет после революции русские беженцы жили «на чемоданах». Были уверены, что советская власть скоро рухнет и они смогут вернуться к себе на Родину. Две причины способствовали окончанию этой иллюзии.

Во-первых, надежда, что произойдет разложение коммунистического правительства – либо само собой, либо как результат восстания народа внутри страны, может быть, с помощью других держав, – постепенно была развеяна. Когда в октябре 1924 года французы официально признали Советский Союз, шесть стран это уже сделали до Франции, включая Соединенное Королевство (Англию), Германию, США. Во-первых, успешные покушения советских агентов средь бела дня в Париже на председателей Общевоинского союза генерала Кутепова (1930) и генерала Миллера (1937), не вызвавшие мировой реакции, являлись ярким доказательством того, насколько укрепилась советская власть. Во-вторых, проходили годы и новость о трагической судьбе его матери и сестры произвели удручающее впечатление на мужа автора. В то же самое время дети росли, родители должны были беспокоиться об их будущем: оставаясь эмигрантами, то есть иностранцами, они были лишены многих возможностей хорошо устроить свою жизнь (не могли получать стипендий, работать в государственных и разных общественных заведениях и т. д.). Для автора и ее мужа подавать прошение на французское гражданство было тяжелым решением. В душе они оставались глубоко русскими. Они все же сделали это, и в 1938 году семья была натурализована. Все же главной причиной получения французского гражданства, как и у многих других русских семей, была потеря всякой надежды вернуться в Россию и нежелание согласиться с коммунистическим строем.

В начале войны и особенно когда разразился конфликт между Германией и Советским Союзом в эмиграции столкнулись два противоположных взгляда. 1) Большинство считало, что немцы напали на Россию, чтобы ее покорить, и что настоящий патриотизм требовал желать их поражения, независимо от личных последствий для каждого эмигранта. 2) Однако меньшинство смотрело на Гитлера главным образом как на врага большевиков, готового вернуть России ее прежний строй и минувшую славу.

Этот второй взгляд постепенно потерял многих своих приверженцев, поскольку поведение немцев быстро открыло их настоящее намерение. Эмиграция почти полностью примкнула к точке зрения Сопротивления.

Когда Париж был освобожден союзниками, здесь появилось немало советских военных представителей.

В эмиграции не было никакого желания входить с ними в контакт – да они сами боялись реакции своих же властей.

Это объясняет, что, когда советское правительство объявило полную амнистию белой эмиграции в 1950 году (сам Молотов ее провозгласил в Париже в зале большого театра Плеель (Pleyel), развивая тему: «Вы оказались патриотами, предлагаем вам вернуться в Россию с полными правами или просто получить советское гражданство»), очень мало кто из белой эмиграции ответил положительно, кроме редких исключений.

Так, сын бывшего адмирала Старка, ставший священником, заявил: «Мне надоело хоронить, я хочу крестить». Он поехал служить в Ярославль, а его дочка поступила во французское посольство в Москве.