Русская трагедия. Дороги дальние, невозвратные

Его квартира оказалась очень уютной, ничего буржуазного в ней не было. Комната, где мы завтракали, не была похожа на столовую. Буфета не было, ковер во весь пол, низкий, красного дерева комод, несколько художественных картин на стенах. Я ему без конца рассказывала о всех своих новых впечатлениях. Расспросила о всей труппе, доволен ли он своим возвращением? Оказалось, что все процветают, но Мария Ильинична ворчит, что я до сих пор ей не позвонила. Баженов постоянно меня вспоминает, хотел бы даже навестить, но не решается. Закончил он все свои новости надеждой, что мое исчезновение больше не повторится. Что мы часто будем видеться. После завтрака он повел меня в другую комнату. Показал несколько картин известных художников, сообщил, что скоро он думает устроить большой прием ночью, после театра. Познакомит меня с Судейкиным, также с известным скульптором Фридманом Клюзелли.

В половине третьего мне надо было уходить, но Михаил Семенович захотел меня познакомить с его матерью, и мы отправились к ней. «Она не выходит из своей комнаты и очень ослабела после болезни», – сказал он мне тихим голосом. Мы вошли в полутемную комнату. Старушка сидела в большом кресле, она взглянула на меня без малейшего удивления, протянула руку и сказала: «Это Нина, я о вас очень много знаю, как мило, что вы зашли ко мне, быть может, вы будете наша звезда». Поцеловав ее бледную руку, я присела около нее, высказала радость, что познакомилась с мамой Михаила Семеновича. Он улыбался, его глаза были особенно добрые в этот момент. Мне он показался совсем другим, как будто он не капризный, избалованный успехами артист, а просто скромный милый человек. Анастасия Петровна пригласила меня приходить почаще и поцеловала меня. Я ей обещала скоро снова вернуться. Выйдя от них, я бросилась к первому попавшемуся извозчику.

В этот день было мое выступление в «Цыганке Зорбинете»; зал был переполнен. Два старших курса пришли присутствовать. Нам это не было приятно, но поощрялось, чтобы мы привыкли к зрителям. Мои новые подруги, Галя и Женя, встретили меня со смехом: «Торопись, ты очень запаздываешь. Где ты валандалась?» После первого звонка запиралась дверь и в зал никого не впускали. Я очень волновалась, когда подошла моя очередь. Я вышла на эстраду и сразу же почувствовала, что мои руки лишние, ни к чему. С первой же фразы стало легче, я одним духом выпалила свой пассаж. Мой голос звенел и казался мне чужим. Пиотровский молчал; он скрестил руки на груди, и это придало мне еще больше бодрости. Я еще громче продолжала речь Зорбинеты.

Когда я закончила, наступило молчание; оно продолжалось всего несколько секунд, но казалось вечностью. «Казала бабка до самой смерти, да всэ черт знает що», – послышалась неожиданная оценка на малороссийском языке. Взрыв хохота раздался в зале, но он остановил его знаком руки и сказал, обращаясь ко мне: «Ты поняла, над чем тебе надо работать? Однако в тебе есть жизнь, при желании ты можешь добиться хороших результатов». Задав мне еще один отрывок пьесы, он обратился к другим. Галя и Женя поздравляли меня. «Он всех ругает, обвиняет в бездарности, тебя же похвалил. Несмотря на твой акцент, ты хорошо сказала». У меня на душе все ликовало. Этот лысый человечек имел какую-то силу влиять на всех. Все боялись его, но уважали и возлагали на него надежды.

Галя и Женя были совершенно другого круга девушки, не похожие на тех, с которыми я привыкла бывать. Женя была дочь парикмахера, блондинка с карими глазами, она была милая, добрая девушка. Галя была совсем другая. Она походила на французскую мидинетку[29], всегда в завитушках, накрашенные ногти, очень напудренное лицо. Нельзя было назвать ее хорошенькой, но она всегда смеялась, была полна чем-то новым, заманчивым. Быть может, разница, существующая между нами, манила меня. Между прочим, являться в школу даже с легким гримом или просто напудренной, никак не разрешалось. Если Пиотровский замечал, он сейчас же посылал умыться. Гале уже не раз попадало за ее любовь к косметике.

С первых же дней моего поступления в школу мы стали постоянно встречаться и образовали неразлучное трио. Пользуясь тем, что мы имели право на бесплатный вход во все театры, посещение которых очень поощрялось нашей администрацией, мы стали постоянно ходить всюду, на все новые пьесы, особенно в Малый театр и Александринку.

Дядя Жорж постоянно ворчал на мое недосыпание. Сам он ложился в девять часов вечера, но каждый раз вскакивал, когда я поздно возвращалась.