Русская угроза (сборник)

Но, похоже, крестьяне уже отказались от своей затеи, вернулись в клуб и продолжили банкет. Лишь Егорыч с ружьем некоторое время постоял на краю поля, словно часовой, затем пальнул для очистки совести в нашу сторону и скрылся из виду.

Заряд пролетел мимо… Но рядом.

Я извлек кляп из глотки моего несчастного друга. Минут пять он тяжело пыхтел, выплевывая слюну, после чего его постигла та же участь, что и меня. Рефлекс. Я из вежливости отвернулся. Закончив с очищением организма, он поднял ясны очи и поинтересовался:

– Ты чо?

Я, как мог, не боясь показаться смешным, обрисовал ситуацию. С машиной, балясиной, поисками и кляпом.

– По-моему, ты бухой в жопу, – прокомментировал мой рассказ Никита, пытаясь подняться на ноги, – да мы с Валеркой на соседних койках два года вшей кормили… Нам под одной шинелькой спать доводилось. В хорошем смысле…

– Не пьянее некоторых.

– Пошли в клуб, разберемся.

Напарник сделал два нетвердых шага в сторону поля и заорал:

– Валерыч!.. Я тут!

Ответом был залп из винтовки. Посыпались с березоньки листочки. Не ушел, значит, Егорыч. Притаился в засаде. Хитрый. Ночной дозор.

Я прыгнул на Никиту, вновь накрыл своей впалой грудью и яростно прошептал:

– Ну что, убедился?

– Чего, правда, что ли, замочить хотят?

– Нет, я за грибочками в лес сорвался. Сейчас, говорят, белые идут.

С полчаса мы сидели на поваленной березе и очухивались, подкармливая собственной кровушкой злых комаров. Можно, конечно, было очухиваться и до утра, но в таком случае смерть от пневмонии или потери крови нам обеспечена. А еще неизвестно, что лучше, от пневмонии или балясины. В легких рубашках, к тому же мокрых, в ночном сентябрьском лесу мы продержимся от силы до первых петухов, при условии, что будем активно заниматься физической культурой. Здесь не Норвегия, теплых биотуалетов не отыщем.

– А может, они эти, как их – сатанисты? – делает предположение мой друг. – В жертву нас хотели принести?

– Из Запорья они, – раздраженно отвечаю я, – это многое объясняет. В башках запор… Надо где-то согреться. И переночевать. Шмотки в машине. Вместе с палаткой. Машина у клуба. В клубе народ.

– Не надо машины, – Никита окончательно протрезвел и ситуацию контролировал, – помнишь первый дом, где я про Валерку спрашивал?

– Ну?

– Там нормальный дедок живет. Попросимся переночевать. Должен пустить.

– Думаешь?

– Договоримся. Пошли.

– Через деревню пойдем?

– Опасно. Засекут еще. В обход, по берегу реки. Не заблудимся. Тут рядом.

Я согласно кивнул и поднялся с березы.

Во время похода ничего особо примечательного не случилось, если не считать, что Никита, пытаясь справить малую нужду и поскользнувшись на траве, загремел с крутого берега в реку, но быстро выплыл. Ибо, как я упоминал, воды в речке не имелось.

Дальше шли молча, по-партизански. Да и не хотелось что-то песни петь. И даже шептаться. Вдруг услышат. Гармошка-то одинокая все играет. О, кажется, что-то из покойного Курта Кобейна… Нирвана, блин.

В закомый двор проникли с тыла, со стороны огорода, поросшего метровой крапивой. Никита постучал в дверь избушки.

– Кто там?

– Бать, это мы, агитаторы. Пусти переночевать. Замерзаем.

Стук моих зубов подтверждал сказанное. Дверь скрипнула, свет керосиновой лампы ударил в наши физиономии.

– Заходьте, сыночки…

Не дожидаясь второго приглашения, мы нырнули в дом и последовали за хозяином.

Дом был протоплен, есть надежда избежать холодной смерти. Распахнув дверь в большую комнату, дедок осветил лампой застланную тахту.

– Здеся легайте. Я на веранду пойду. А то там холодно, не ровен час простудитесь, а мне не привыкать. Печку раз в неделю топлю, с дровами беда. Замерзнете, я еще одеяло дам.

– Спасибо, батя, – поблагодарил Никита, – будешь в Питере, я тебя тоже пущу. Хоть месяц живи.

– Может, покушать хотите? У меня капуста есть.

– Нет, не хотим. Уже перекусили. Только не говори никому, что мы здесь, если вдруг спрашивать будут.

Добрый дедок кивнул и исчез вместе с лампой. На ощупь, словно два слепых крота, мы добрались до тахты, скинули мокрую одежду и спрятались под одеяло. Никита через пару минут безмятежно захрапел, а я долго лежал с открытыми глазами, вспоминая красоты и чудеса русской провинции. Всего сто верст от центра, а словно на другой планете. «Край родной, навек любимый, где найдешь еще такой»?

Нигде.

Проснулись мы не по собственной воле. А благодаря истерическим воплям гостеприимного хозяина. Раскрыв левый глаз, я зафиксировал дедка возле тахты с гримасой праведного гнева на старческом лице. Раскрыв правый, засек вилы в грубых и натруженных руках. Садовый инвентарь был нацелен точно в мой незащищенный портрет. По правде говоря, после ночного радужного приема я рассчитывал увидеть чашечку кофе на подносе, на худой конец чая, но никак ни вилы. Перевожу взгляд на лежащего у стенки Никиту. Похоже, он тоже готовился к чаю.

– Вы кто такие?!

– Э-э, батя, погоди, – я прикрываю ладонью лоб, – мы агитаторы. Из Питера.

– Какой я тебе батя?! Ослеп, что ли?

Я не ослеп, но, чем не понравился «батя», пока не пойму.