Русская Вандея

Не обращая внимания, что от него сторонятся даже офицеры самого некультурного вида, он выхватил из кармана френча номер «Вечернего Времени» и начал читать вслух погромную статью по адресу самостийников, уснащая чтение сочными ругательствами и дикими комментариями.

Я поспешил перебраться в вагон для членов правительства. В Ростове у нас вышло осложнение с помещением.

Квартирный вопрос здесь усложнился до крайности в виду перехода сюда в августе всех центральных учреждений Доброволии, кроме деникинского штаба, разместившегося в г. Таганроге.

«Когда-нибудь Ростов будут посещать туристы, — писал в «Приазовском Крае»[240] Виктор Севский. — Город, в котором жила вся Россия. Улицы будут пестреть мраморными досками: «В этом доме на подоконнике спал Павел Николаевич Милюков», «В лифте этого дома нашел приют Леонид Собинов». Будет музей, в котором потомки соберут все достопримечательности нашего времени. «На этом табурете спала от часу до четырех балерина Гельцер, а с четырех до восьми писатель Гусев-Оренбургский». «Гардероб, в котором было общежитие членов кадетского съезда». «Скелет ростовца до уплотнения и после уплотнения». Утро в доме ростовца. Сам поднимается из-за письменного стола и кричит сыну: «Ваня, принеси лестницу: Григорий Петрович с книжного шкафа слезать будет».

Фельетонист пересолил, но не слишком. Комендатура указала мне номер в гостинице «Москва», по Большой Садовой.

— Но ведь в этом номере живет военный министр Армении. Что мы с ним будем делать? — взмолилась администрация, прочитав ордер.

Я снова пошел в комендатуру.

Извинились и дали ордер на № 12 в гостинице «Франция».

— Вы, что же, хотите поселиться четвертым? — спросил меня швейцар этого отеля.

— Как четвертым? Почему?

— Очень просто. Там живут три приезжих генерала. Для одного в номере есть койка; другой спит на креслах, третий на полу.

Тут уж я вспылил.

— Знать ничего не знаю. Номер отведен для меня одного. Выселяйте генералов или что хотите делайте, но давайте мне помещение. У меня завтра заседание, мне надо читать дела.

Имея самое серьезное намерение предложить их превосходительствам убираться, куда пожелают, я открыл дверь в номер, сделал два шага и остолбенел.

В неуютной комнате, загроможденной дорожными вещами, заваленной всякими отбросами, которых, наверно, не убирали две-три недели, возле грязного стола, усеянного объедками и уставленного грязной посудой, сидело трое: два генерала и один статский. В последнем я сразу узнал тоже генерала, да еще какого! Это был бывший начальник Александровской Военно-Юридической Академии, в которой я получил образование, генерал-лейтенант Звонников. Двое других, генерал-майоры фон-Ремер и Московенков мои сослуживцы по Кавказу.

Я поздоровался и объяснил, возможно деликатнее, генералам, что комендатура, должно быть, по недоразумению отвела мне этот самый номер.

— Мы знаем, — весьма миролюбиво сказал Звонников, — что живем незаконно. Нам отвели номер всего лишь на две недели, а мы тут обретаемся около месяца. Но мы в этом не виноваты. Куда нам деться!

Меня поразил запуганный вид их превосходительств и робкий, неуверенный тон речи. Хотя судейские генералы и в прежние времена славились своей простотой и доступностью, но все-таки генерал — генерал.

— Мы прибыли с Украины, — пояснили они. — Когда Деникин взял Киев, нас зарегистрировали и заставили ехать сюда для реабилитации.

— Вы служили у большевиков?

— Я, например, — ответил Звонников, — работал в кооперативе. Совсем свыкся с жизнью частного человека. Большевики меня не трогали. Не знаю, для чего сорвали меня с места. Я более не хочу служить на военной службе, уже и лета мои предельные… Зачем меня оторвали от семьи? А ну, как Добровольческая армия сейчас отступит? Порвется всякая связь с семьей… Когда еще высшая следственная комиссия при штабе Деникина разберется в том, что мы делали при большевиках.

Метаморфоза со Звонниковым поразила меня. От прежнего блестящего, фатоватого генерала-карьериста и моложавого бон-вивана не осталось и следа. Сняв юпитеровскую форму, он точно переродился.

— Эк ведь как их опрощают в Совдепии! Невольно думал я.

Сетуя на то, что Доброволия бессмысленно оторвала его от семьи, Звонников точно предугадывал, что ему уже больше не увидеть жены и детей: через месяц его сразил тиф.

Ген. фон-Ремер и Московенков тоже служили в каких-то советских учреждениях в Киеве, за что и расплачивались.

Я заверил тройку своих старших коллег, что не только не стану покушаться на их убогий угол, но даже приму все меры к тому, чтобы номер закрепили за ними.

— Заночую у председателя, а завтра буду скандалить в комендатуре, — сказал я, прощаясь с генералами, и отправился по Садовой.

Возле Таганрогского проспекта встретил того, к кому шел.

— А ведь я иду к вам, — утешил меня старик. — Думаю, пустите до утра в свой номер.

— Как так? Что такое?