Русская война. 1854

— Вы не видели героев двенадцатого года, — взгляд Щербачева затуманился. — Я тоже, но очень много читал о них. И да, тогда проявили себя многие наши генералы, но и обычные солдаты, те самые мужики, не раз и не два творили такое, что получали за это дворянство.

— Я действительно слышал об этом, но сам подход… Обучать мужиков, как дворян…

— Для начала можно просто не расставлять их на открытом месте, — замахал руками Щербачев. — Да, я понимаю, что все устали, но почему мы выкопали лишь три линии обороны? Почему не подготовить закрытые позиции в тылу, где наши подкрепления точно не пострадают из-за случайного ядра? А если враг окажется столь дерзок, что подвинет свои пушки на передний край да начнет бить точнее, то…

Щербачев на мгновение отвлекся. Тотлебен бросил взгляд в ту сторону. Молодая воспитанница генерала Горчакова о чем-то беседовала с небольшой компанией капитанов и офицеров Подольского егерского полка, задержавшихся в городе после излечения. Кажется, с их стороны доносится тоже что-то об окопах…

— Так что будет, если враг подвинет свои пушки? — спросил Тотлебен.

— Тогда он узнает, что у нас все ближние позиции уже давно пристреляны. Навести пушки по заранее забитым координатам и снести всех наглецов! Или же, если те не позаботятся о прикрытии, можно будет и вылазку совершить, чтобы и вовсе захватить их орудия.

— Вот это уж точно звучит дерзко.

— Да, хотя я бы предпочел их расстрелять, причем с закрытых позиций.

— У нас и так все батареи укрыты редутами…

Тотлебен только собрался углубиться в детали построенной им линии укреплений, как молодой штабс-капитан, недавний поручик, выдал ему свою теорию о стрельбе не из укрытий, а из-за них. С одной стороны, бить точно, не видя врага, казалось странным, и так если и поступали, то от безысходности или по воле случая. С другой, в этом не было ничего невероятного. И сейчас артиллеристы корректировали угол возвышения и поворот орудия после каждого выстрела. А какая разница, делать это, видя полет ядра или слушая команды наблюдателя?

— Значит, вы договорились с Иваном Григорьевичем Рудневым, что начнете составлять баллистические таблицы? — Тотлебен задумался. — Полагаю, мы могли бы выделить под это отдельную батарею… Григорий Дмитриевич?

Тотлебен растерялся, когда его собеседник резко повернулся в сторону девушки, к рассказам которой все это время прислушивался. Влюбился? Первая пришедшая в голову мысль показалась Эдуарду Ивановичу довольно разумной, но тут он расслышал, что именно говорила воспитанница Горчакова.

— … и представляете, потом этот офицер вместо того, чтобы вести солдат в бой, приказал им закопаться в землю и первым спрыгнул туда, спрятавшись от пуль. А старому ефрейтору, который напомнил ему о чести, он набил морду. Конечно, сражаться с тем, кто не может ответить, это совсем не то, что с настоящим врагом. Как вы, как другие наши храбрые солдаты и офицеры.

— Вы смеете обвинять меня в трусости? — Щербачев выскользнул из рук Тотлебена, который мгновенно понял, куда все идет, и попытался остановить своего молодого и такого талантливого коллегу.

Пристрелят ведь теперь, и все, мелькнуло у него в голове.

— Так, значит, это вы тот самый трусливый офицер? — князь Вяземский, сам получивший за Альму представление на клюкву[2], слушал рассказы о чужом малодушии с особым пренебрежением.

— Да, те слухи, о которых я рассказывала, ходят именно о Григории Дмитриевиче Щербачеве, — девушка не оставила ситуации и шанса разойтись без крови.

Разве что Корнилов как командир осажденного города мог бы своим прямым указом запретить дуэль без урона чести участников. Тотлебен попытался найти взглядом адмирала, но тот и так был рядом и все видел. Видел, но не собирался вмешиваться, словно ему и самому хотелось разобраться, из какого теста слеплен этот новенький. Есть ли в нем что-то кроме слов, что-то настоящее, во что можно будет поверить.

* * *

Хотелось заорать!

Как же хорошо все начиналось, но потом появилась белобрысая стерва и все испортила. Тотлебен, с которым мы обсудили вопрос артиллерии и даже договорились о сотрудничестве, ничего не заметил, но остальные-то!.. Стерва специально говорила погромче, чтобы каждый услышал принесенные на ядовитом языке сплетни.

Офицеры слушали ее россказни, и с каждым словом их лица менялись. Та близость и понимание, которого мы достигли, растаяли, словно их и не было.

И неожиданно я оказался перед очень простым выбором. Либо я сейчас разворачиваюсь и ухожу, принимая, что ни один из собравшихся здесь сегодня офицеров теперь мне даже руки не подаст, не то чтобы помочь в реализации моих планов, либо мне придется ответить. Дуэль? Не пойдет. Я же просто сдохну, и результата никакого. Но что еще можно сделать в такой ситуации? Разве что…

Превратить слабость в силу, яд — в возможность показать на практике то, что я рассчитывал вбивать в чужие головы не меньше пары месяцев.

— Что ж, кажется, у меня нет выбора, — начал я.

Стерва улыбнулась, Тотлебен дернулся, но так и не решился что-то сказать, все остальные — ждали продолжения.