Русская война: дилемма Кутузова-Сталина

Эти же соображения побуждают к оценке текста п. 2 «Одновременно войскам Ленинградского, Прибалтийского, Западного, Киевского и Одесского военных округов быть в полной боевой готовности встретить возможный внезапный удар немцев или их союзников» как позднейшей вставки; очень заметной и текстологически, использованием вместо служебных аббревиатур КОВО и т. д. их словесных расшифровок, при этом даже не дословных, с пропуском наименования «Особый» у трех главных округов. Отказ от аббревиатур очень существенно сказывается на скорости передачи сообщения ключом. Таких «писательских вольностей» офицер не допустит; тем более искажения название округа в служебной бумаге. Дублирование информации не стиль военных бумаг – настораживает само перечисление военных округов, уже указанных в шапке документа и обращением п. 1 (сравните форму). Многозначительно в этом смысле упоминание «союзников»: в 1940–1941 гг. для советской и германской стороны не было тайной, что их вступление в войну определится по итогу начальной фазы советско-германского конфликта. Так и случилось: вступление в войну восточно-европейских сателлитов вермахта произошло 25–28 июня, когда стало очевидным поражение Красной Армии в пограничном сражении; наличие их в тексте от 21 июня преждевременно. Если п. 1 является информативно-политическим, то п. 2 выдвигает политические цели военной задачи и присутствие здесь военно-распорядительного текста неуместно; что ведет к дублированию его текстом п/п в) п. 3. В целом документ педалирует «полную боевую готовность» в общих утверждениях, что очень мало подтверждается перечислением мероприятий практической части; и рождает серьезное подозрение о механическом соединении двух текстов или о наложении одного на другой.

Таким образом, совокупность мер, заявленных к исполнению «директивой – 22» НИЧЕМ не отличается от практического хода дел в округах по «директиве – 18» – кроме того, что была совершенно недостаточной; приказывается к исполнению за совершенно немыслимые сроки, не более 1–2 часов для ЗапВО и КОВО и 00 часов для ЛВО, считая со времени прибытия телеграмм в округа; и заявляется в превратно-преувеличенном смысле как «достижение боевой готовности», добавлением неисполнимых требований или неуставных определений.

Обратите внимание на конструкцию «внезапное нападение» п. 1: если событие приходит по документу от начальника к подчиненному, оно уже НЕ ВНЕЗАПНОЕ – это не деловая форма, а публичная, для сторонних лиц, оправдание перед их судом; в военной бумаге это паника, явленная низам верхами. В серьезном документе на этом месте могло присутствовать «неспровоцированное», даже «вероломное» и т. д., но никак не «внезапное» – просмотрите хотя бы еще раз мемуары Г. Жукова, есть ли для него что– либо в жизни и войне «неожиданное» и «внезапное».

Т.о. весь смысл этой «директивы»: в последний момент заявить «сделанным» то, что не сделано; по известным словам «подписано – так с плеч долой!». Эта ситуация настолько очевидна, что Военная Коллегия Верховного Суда СССР не предъявила Д. Павлову обвинения по «директиве – 22» – сама директива скорее является материалом к служебному расследованию деятельности С. Тимошенко и Г. Жукова в канун войны.

И вы полагаете, такой странный документ мог быть завизирован И. Сталиным к отправке в войска?

Глава государства не нуждается в формально-казуистическом перекидывании ответственности среди подчиненных, основанном на том, что выполнить приказы они уже принципиально не могут, но есть еще 5–6 часов, чтобы спихнуть его вместе с виной за неисполнение на нижестоящие плечи… Директива, прошедшая его проверку имела бы точный, деловой характер; пускай запоздалой, но адресованной к новым целям бумаги, а не перечисления того, что исполняется уже без нее.

В мемуарах Г. Жукова есть одна выразительно разрастающаяся от издания к изданию тень: по крохам собирая компромат на Наркома ВМФ Н.Г. Кузнецова, в частности цитируя его отрицательный отзыв на тревожные донесения военно-морского атташе в Германии капитана 1 ранга Воронцова: «Полагаю, что сведения являются ложными и направлены по этому руслу, чтобы проверить, как на это будет реагировать СССР» пишет 6 мая Н.Г. Кузнецов[14]* (для нас это свидетельство чрезвычайно важно, оно подтверждает, что Главком ВМФ в канун войны окончательной уверенности не имел, и его решительные действия 18–22 июня НИКАК НЕ ОБУСЛОВЛЕНЫ субъективным порывом; он ВЫПОЛНЯЛ ПРИКАЗ) – но пробавляясь крохами Жуков обходит медведя: что флот уже до «директивы – 22» перешел на боевую готовность; создавая системой умолчаний впечатление, что именно она запустила механизм тревоги в военно-морском ведомстве. Если бы это было так, флот потерпел бы не меньшее, а может быть даже большее поражение, чем авиация в первый день войны – небоеспособный корабль лучшее применение авиабомб, чем не взлетевший самолет.