Очевидно, в X—XI вв. на Руси существовало сказание (его легко вычленить из летописной статьи под 968 г.) о спасении Киева от печенегов неким предводителем «людья оноя страны Днепра». В Повесть временных лет оно попало по чисто литературным соображениям. Использование этого сюжета дало летописцу возможность, во-первых, упомянуть о «внуках Ольги» (Ярополке, Олеге и Владимире), которым вскоре предстояло выступить на сцену, и, во-вторых, «вернуть Святослава в Киев для того, чтобы он мог проститься с матерью и распределить „столы" между сыновьями»[344]
.Обрабатывая предание, древнерусский книжник, к счастью, обошелся с его текстом очень бережно. Он даже сохранил имеющееся там указание на то, что все случившееся относится ко времени, когда «придоша печенези на Руску землю первое», не заметив, что применительно к 968 г. эта фраза является вопиющим анахронизмом, ибо согласно самой же Повести временных лет первый печенежский набег произошел добрых полсотни лет назад, в 915 г.: «Приидоша печенези первое на Руськую землю, и сотворивше мир с Игорем...» Эта дата, несмотря на всю ее условность, в гораздо большей степени соответствует исторической истине. Отсюда следует, что эпическое предание об осаде Киева печенегами, помещенное в летописи под 968 г., в действительности рассказывало о событии, случившемся в начале X в.
Сама структура летописной новеллы свидетельствует о чужеродности фигур Ольги и Святослава оригинальному тексту сказания о спасении Киева, в чем нетрудно убедиться, изъяв их из повествования, — эта операция ничуть не нарушит развертывания сюжета. До какой степени последний не нуждается в этих персонажах, хорошо видно из того, что вечевая сходка киевлян, на которой обсуждается вопрос о сдаче города печенегам, происходит без малейшего участия Ольги: о княгине и ее внуках «кияне» даже не вспоминают. История же с возвращением Святослава пришита к финалу предания нитками такой сияющей белизны, что не заметить их просто невозможно. Отправить послов к князю надлежало бы людям «оноя страны Днепра» еще во время осады Киева, но по сюжету они этого не делают — конечно, по той единственной причине, что Святослава не было в числе действующих лиц сказания. Зато послы «киян» волею летописца благополучно минуют печенегов, все еще стоящих возле Киева, и беспрепятственно добираются до Переяславца на Дунае. Заметим, что Святослав мог подоспеть на помощь Киеву в лучшем случае только через два с половиной — три месяца. Между тем печенежский хан, даже будучи совершенным простофилей, уже на третий день после заключения перемирия с Претичем должен был догадаться, что его надули. Тем не менее летописец заставляет печенегов пассивно дожидаться возвращения Святослава, дабы он мог обрушить на их головы свой карающий меч. Немыслимый бросок Святославовой дружины «вборзе» из Переяславца в Киев окончательно вытесняет из повествования исторические реалии древнего предания (войско Претича, как и положено русам X в., передвигается по воде, в ладьях), знаменуя полное торжество современной летописцу действительности второй половины XI — начала XII в., эпохи стремительных конных рейдов и лихих кавалерийских сшибок.
Историческая несостоятельность летописного сообщения под 968 г. видна также из того, что оно противоречит всему ходу кампании Святослава в Болгарии. Если предположить, что посольство киевлян действительно было отправлено в Переяславец, то оно должно было явиться к Святославу не позднее сентября. Это, в свою очередь, означает, что князю следовало прервать едва начавшийся (в августе) поход против болгар и поспешить в Киев — иначе он не смог бы разбить под городом печенегов, которые в конце октября сами ушли бы на зимние кочевья. Но свидетельства византийских писателей, да и самой Повести временных лет (взятие множества городов, разорение целых областей по Дунаю и т. д.) говорят о том, что поход Святослава длился весь военный сезон, то есть до октября — начала ноября, и закончился не внезапным уходом «вборзе», а неторопливым вывозом из ограбленной дотла страны «обильной добычи».
Глава 3
КОНЕЦ ПРАВЛЕНИЯ КНЯГИНИ ОЛЬГИ
Разгром Хазарии
В 969 г. вопли о пощаде и проклятия свирепому «народу рос» раздались из восточной оконечности Европы.