Русская жена арабского наемника

Двое подручных подняли меня и задрали мне волосы наверх, а затем запах жареной курицы и нестерпимая боль заполнили гостиную. Я была помечена клеймом на шее сзади, как когда-то метили первых христиан римляне. Второе клеймо он медленно и с радостью нагревал на плите, затем молниеносно прикоснулся к моей руке. Запах горелого мяса и алеющий крест на левой кисти стали, казалось итогом этого дня. Но нет, визжавшую от ужаса Люську тащили к плите. Раздвинув ее ножки, привыкшие с дорогим депиляторам и массажу, звери посадили мою подруженьку на раскаленный остов плиты и так держали до окрика главаря «Холос» (Хватит).

Я потеряла сознание от боли и ужаса — меня поволокут на плиту вслед за помертвевшей и замолкшей подругой…

Глава 26. Этюд в сине-розовом

Во мне смешалось все — и дикая боль, и наслаждение от того, что я сейчас перестану ее ощущать, и запах горелого птичьего пера, и вопли людей, и отчаянная молитва муллы, вопиющего к Милосердному в четыре утра через динамики. Потом какие-то люди в белой форме тащили меня и Люську в пыльное авто с арабками, одетыми медсестарми и опутали нас капельницами. К счастью, плита издевалась над ней не так долго, а до меня и вообще дело не дошло. Но ран и болячек нам хватало…

Очнулась я на синих простынях за синей же занавеской — вся в проводках. Сидевшая в розовом одеянии медсестра сразу воткнула мне в кисть руки укол и нажала сигнальную кнопку. Привезли аппарат УЗИ, и красивый очкарик изучал мои внутренности около получаса, заверив меня, что после ожогов и травм я буду жить, так как меня не успели так изуродовать, как мою подругу. Кроме того, он делал многозначительные паузы и интересовался, замужем ли я и планируем ли мы ребенка…

Отодвинув очкарика, вошел тихий египтянин в классическом европейском костюме и на чистейшем английском стал расспрашивать меня о случившемся. Ответив почти на все вопросы, по их направленности поняв, что же произошло после плиты, я подытожила для себя:

1. Братьев выследила секретная египетская полиция, боявшаяся политических взрывов и соперников Мубарака. Увидев неожиданное перемещение бандитов и фанатиков-исламистов из Наг Хаммади в Гизу, они почувствовали неладное, а после пожара и гибели десятка парней в пекарне, увидели странный инетрес банды к этому месту. Мой татарчонок из МОСАДА им помогал, но истинный свой интерес не выказывал.

2. Похищенную Люську они отследили буквально до порога гостиной и стали штурмовать строго после завершения намаза. В отличие от бандитов, секретные агенты сначала молились, а уж потом ввязывались в драку.

3. Айда, как преданный друг, оказался в нужном месте и в нужный час и растормошил нерешительных египтян. Правда, они упустили одноглазого Мину — Евнуха, как теперь его называли. Моя месть была опять отложена.

Агент приходил ко мне ежедневно, пока красотка-медсестра бинтовала меня, укрыв от его взглядов розовой огромной простыней и ширмой. Так было неудобно — ведь я не видела его взгляда и мимики, но зато могла спрятать и собственный испуг, и вранье. Полицейскому ничего не было известно о рукописях, иначе бы он сказал о них. Подписав очередные бумаги, он привел молодого парня в сером костюме — всего в веснушках и с серыми глазами. Парень был из нашего консульства, и он уж приступил к расспросам, отказываясь оставаться за ширмой. Медсестру он отвадил, убрав ее рукой, словно надоевшую ветку куста и буравил меня своими колючими глазками, засыпав вопросами. Презрительно сплюнул, услышав, что я вышла замуж за местного, и потерял ко мне всякий интерес: избитых до полусмерти русских баб, как мужьями, так и родственниками — египтянами, ему видывать приходилось чаще, чем сибирякам снег уральской зимой.

Он отстал, лениво бросив в конце, что Людмилу забрал Федор Михайлович и увез в Москву на своем личном лайнере. Так как теперь они оба были почти инвалидами в сексе, я уверена, что эта парочка обретет, наконец, мир в постели и возможно даже поженится.

Айдарчик исчез — после горячей душистой лапши и передачи рукописей я его так и не видела. Мой Ай-фон пропал, а вместе с ним и все контакты. Хорошо, что каирские улочки полны интернет-кафе, и я сама могу найти кого угодно в этом ставшем вдруг маленьким, съежившимся от жажности мирке. Но первым делом после выписки я должна была нанести визит вежливости. А уж потом — мейлы и скайпы.

Выйдя на свет, я зажмурилась от белоснежного каирского утра и стряхнула с себя, как сон, весь ужас прошлой недели. Правда, я потеряла свои роскошные волосы — ведь тогда горели не птичьи перья, а моя грива, да и незажившие ранки от выжженых на теле крестов не давали мне свободно двигаться. Я поехала на переполненом шумном автобусе к станции таксистов и вскоре наткнулась на этого подонка, пожиравшего бобовые лепешки. Обтерев жирные руки о бумагу, он остолбенело замер, глядя, как изуродовали меня его жадность и донос. Я прижала к его огромному пузу кусок разбитого стекла и начала тихонько разрезать вспотевшую галабею. Взвыв, таксист отчаянно перебирал скороговоркой суры.