Русская жена

Теперь, когда наши прежние узы были разорваны окончательно и бесповоротно, мною овладели полное бессилие и беспомощность. Отец был таким недосягаемым и умным, и рядом с ним – я, такая маленькая и ничтожная, как песчинка. Его мнение было святая святых – авторитет в высшей инстанции, а я даже не знала, кем я была, да и откуда я могла тогда знать? Поэтому я всё время заглядывала в папины глаза, чтобы узнать в них свой очередной приговор. Каждый раз я лелеяла хрупкую надежду, что всё будет иначе, что он изменит своё отношение, и будет более ласковым и терпимым. Я так ждала, что он пощадит меня и проявит хотя бы каплю милосердия. Но он его так и не проявил, никогда! Он полностью отождествил меня с моей матерью, возненавидев так же, как когда-то ненавидел её. Он отказывался видеть во мне хотя бы мельчайшую крупицу чего-то хорошего, а вместо этого просто растаптывал меня, как разросшийся бурьян. Я и сама начала верить в то, что я обычный бурьян, которому никогда не суждено стать Розой. И мне еще очень долго, на протяжении тридцати лет своей жизни, было страшно узнать, кто же я на самом деле. Мне было страшно узнать, что приговор отца окажется правдой…

Итак, единственное жизненное напутствие, которое я получила от своей семьи – ошибка в чьей-то жизни, ничтожество и ноль, неблагодарное существо. Третий круг ада – СТЫД – был одним из самых парализующих, потому что он уничтожил всякое чувство собственной значимости и уверенности в себе. Это можно сравнить со 100-процентным ожогом, когда на человеке не остается ни одного живого места. С такой болью и беззащитностью я вышла в мир и начала взрослую жизнь.

Меня выпустили в жизнь с тяжелейшей ношей – я несла мамин стыд, папину неблагодарность и бабушкино самопожертвование. Это была совершенно чужая ноша, и ко мне она не имела никакого отношения. Я прогибалась под ней, и порой моя походка становилась тяжелой и неровной. Иногда я падала, ободрав колени до крови, но собрав последние остатки мужества, я поднималась опять. А иногда силы совершенно покидали меня, и тогда я подолгу лежала на холодном полу тёмного коридора жизни, плача навзрыд и не зная, куда дальше идти.

Глава 4. Голод по любви

Именно так – взрослая жизнь казалась мне большим тёмным коридором – наподобие того, который был в нашей коммунальной квартире. Я не знала, кто я и куда я иду – его темная мгла полностью заволокла мое видение. В коридоре было много дверей, и я отчаянно стучалась в каждую из них – иногда тихо, иногда громко и настойчиво, со злостью и возмущением, а чаще с грустью и слезами. Прожив свои первые восемнадцать лет сиротой при живых родителях, я чувствовала себя совершенно ограбленной. У меня забрали всё самое ценное и наиболее значительное – невинность, достоинство и гордость, чувство защищенности. И теперь я брела по этому коридору с пустыми руками, в поисках утерянного…

Иногда двери открывались и меня впускали. Но комнаты были довольно холодными и пустыми – меня не приглашали отогреться у огня, а тем более остаться навсегда, причем слово «навсегда» было для меня ключевым, олицетворяющим полную надёжность и безопасность.Чувствуя всё то же одиночество, я понимала, что пора опять вставать и уходить. Некоторые двери приоткрывались только чуть-чуть, и объедки выбрасывались в коридор, и я ихохотно поднимала, даже радуясь, что досталось хоть что-нибудь. Некоторые двери не открывались никогда, но я продолжала настойчиво стучать – иногда месяцами, иногда годами…

Закрытые двери притягивали меня с особой магической силой. Я подбирала всевозможные ключи и отмычки, терпеливо и молча ждала, в то время как моя собственная дверь всегда была распахнута настежь. Моему упрямству и изощренности не было предела, и, упиваясь полной безнадежностью, я прощала непрощаемое, и оставалась тогда, когда оставаться было совсем нельзя. Это всё, что я знала, и всё, чему меня научили с детства. Меня научили, что если ты чего-то хочешь, нужно падать на колени и умолять… И я падала и умоляла, пытаясь таким образом утолить свой голод по любви – ненасытный, жадный голод, который заглушал все доводы разума.

Это был не просто голод, который легко удовлетворить тарелкой еды. Это было наваждение, парализующее волю, затуманивающее будущее, и ставшее твоим полновластным хозяином. Наваждение, вызывающее неимоверную спешку и срочность. Можно, конечно, пойти в дорогой ресторан, сесть за изысканно сервированный столик и заказать какое-нибудь экзотическое блюдо. Но ждать так долго физически невыносимо, ты не можешь даже дойти до ресторана – ты должен утолить этот голод сейчас, немедленно, на первом углу, и твои глаза лихорадочно ищут ближайший мусорный бочок, откуда ты дрожащими руками достаешь скользкие, облепленные мухами, объедки. При этом, чувствуя себя, как ненасытный, жадный, одержимый вампир, потому что человеком ты больше уже себя не чувствуешь.