Русская Жизнь 11.04.08 Понаехали тут

Она говорит о нем: «принц Персии» или «персидский принц» (я хотела присоветовать также «мой персик», но прикусила язык). Познакомились на Тимирязевском рынке. Марина тащила обои, и скучающий Гриша спросил - сама будешь делать? - и предложил помощь. Он сразу, с первого взгляда, был принц, звездный мальчик - полумесяцем бровь, тоненький, в чистенькой спецовочке, и когда пришел, сразу обнаружилось, что он бестолков, мало что умеет, все выходило тяп-ляп, с щемящей неуклюжестью, но сердце ее уже заходилось от умиления: такие тонкие руки, как у аристократа, узкие ключицы, а главное - глаза, которые, как вы знаете, являются зеркалом души. Черные вишни! (Я слушаю ее - как будто «Шахнаме»: «Пылали розы юного лица, как два прекрасных амбры продавца».) Она показала Грише, как резать обои по линейке, растворять клей, и какой толщины должен быть слой, и как совмещать рисунок на обоях. Господи, да откуда же ему было уметь, белоручке из аристократической семьи - сыну врача, учившегося в Ленинграде. Потом Гриша назвал цену - 150 рублей метр, она решила - погонный, оказалось - квадратный. «Тут я подумала - этот мальчик не пропадет!» - расплатилась и предложила ему поужинать. При свечах. В тот вечер Бог послал свиной эскалоп, Гриша ел с аппетитом, «и я поняла, что он совсем не религиозный фанатик».

Любовь всегда достойна инвестиций. Марина поступила мудро, прозорливо: вложилась в профессию. Верить или не верить, а Гриша обучился ремеслу и стал каким-никаким отделочником. В этом содержится вызов положению дел: таджики, как известно, в строительстве не выказывают особенных успехов и редко выходят из чернорабочего регистра. Но Марина сделала ход конем: наняла любимому трудового наставника. Точнее, интегрировала Гришу в бригаду красногорских строителей, где трудился ее двоюродный брательник на правах подмастерья. Нонсенс? Вот и брательник по первости ржал и глумился, отмахивался, пока однажды его жене не понадобилось удалить кисту, а жена была прописана в Луховицах, - ну и режьтесь в луховицкой-лоховской, мстительно сказала Марина, держательница больничных блатов. Брательник дрогнул и сказал: пусть приходит. Гриша старался. Вскоре бригада переместилась в Москву, расселилась по сносным углам, оформили частное предприятие, работы полно. Марина - всему голова: сидит на домашнем телефоне, принимает заказы, договаривается с поставщиками, улаживает с налоговой. Жизнь ее полна до краев, ярка, динамична.

Гриша, сделавший головокружительную матримониальную и профессиональную карьеру, несколько оторвался от среды. Очень важный момент: квартира не стала базар-вокзалом, товарищи приходят раз в неделю, Марина с ними не по-матерински строга, и, главное, андижанская родня не переступала порог этого дома. Что совершенно нетипичная ситуация.

Брак, конечно, не охранная грамота. Вот и Гришу однажды задержали один раз в метро, подбросили наркотики. Марина металась как подстреленная, «поднимала связи», в ногах валялась, собирала деньги - выкупила! Господи, там и было-то три грамма! Подкинули, повторяет Марина. Хотя для личного употребления - не будем лицемерить! - бывает всяко. А что, голландцам можно, а нашим нельзя?

Ее никто не понимает, но это от зависти. Вокруг русские - мещане, злопыхатели. Говорят - купила мальчика. Как будто у нее своего нет! Сыночка давно взрослый, «выгодно женился на девочке из класса, еврейке», уехал в обетованную, бездельничает, денег не шлет, внуков не народил. «М…дилка гребаная, - ласково говорит Марина о сыне. - Сказал: пропишешь - убью. Ты доедь сначала, на билет себе набери». Дочь тоже взрослая, работает в недвижимости, пришла и полила мать такой женской грязью, что даже неудобно пересказать. От родных - особенно больно. Подруги? Тоже завидуют - рассказывают всякие страшилки, - и примешь ты смерть от козла своего, говорят. «Я и не знала, что в них столько бабства», - с презрением говорит Марина. Соседи подозревают фиктивный брак и заводят подлые разговоры про конец калабуховскому дому (ну очень калабуховскому - панельная девятиэтажка!), куда скоро вселится табор таджикских цыган. Нет, Марину не подвергают обструкции, но мир вокруг нее истекает зеленой желчью одиночеств, мраком расистских предрассудков и презрением к позднему женскому счастию.