Русская жизнь. 1937 год (сентябрь 2007)

Мой тюремный маршрут: Малая Лубянка - Таганка - этап в Сибирь - Омская тюрьма. Свыше пятидесяти человек в камере. Кусок хлеба, две миски баланды. Ни одной прогулки за почти полгода. Мало кто остался в живых, выйдя в лагерь сибирской зимой. Я получил десять лет по решению ОСО, но мне повезло, я уцелел. Этот период моей жизни отражен в повести Норильского «Черный треугольник», в свое время не принятой «Новым миром». Зимой 1941-42 годов я заболел цингой и воспалением легких. Чудо случилось к концу года: пришло решение ОСО о замене десяти лет ИТЛ на пять лет с отправкой на фронт. Это было в ноябре, а в январе я уже был на Северно-Западном фронте, в штрафной роте. В это время готовилась операция по ликвидации Демянского плацдарма немцев. Наша рота перед началом наступления выполняла разведку боем, то есть должна была имитировать достаточно крупное наступление, чтобы вызвать на себя как можно больше огня и раскрыть огневые точки противника. Из такой переделки живыми выходят только очень везучие люди (в первый раз я встретил уцелевшего штрафника в 1989 году). Я получил тяжелое ранение, у меня был раздроблен левый локтевой сустав. Это называлось «искупил вину кровью». После нескольких месяцев госпиталей с открытой раной и рукой на перевязи я вернулся в Москву и сразу пошел учиться в МВТУ имени Баумана. Проучиться мне удалось, с перерывами на пребывание в госпитале, два года. И вот в 1945-м победном году они вспомнили, что по приговору 1941 года срок у меня должен закончиться в 1951 году, а я отчего-то на свободе разгуливаю. Непорядок. Арестовали, подержали восемь месяцев на Лубянке, немного в Бутырке… и оформили через трибунал новый срок. Шесть лет ИТЛ плюс три года поражения в правах. И (поверьте, я не рисуюсь) приятным сюрпризом было, что не десять лет, а шесть.

Два раза меня снимали с этапа в новые спецлагеря, но в 1949 году я попал ближе к Воркуте, в Абезь, на инвалидную подкомандировку. Получил номер Ы-299. Там прожил до конца 1951 года. Встречал много интересных людей - скажем, известного теперь русского философа Карсавина. Играл с ним в шахматы.

Говорят, что дешевый труд заключенных был выгоден для индустриализации. Но, хотя я сам один из создателей этой индустрии (строил, например, завод подводных лодок в Северодвинске), у меня в этом уверенности нет. Труд з/к крайне малопроизводительный. Когда я в школьные годы интересовался политэкономией, твердо усвоил из Маркса, что рабский труд менее выгоден, чем труд крепостного, а труд крепостного - чем труд наемного рабочего. Теперь взгляните на указ от 26 июня 1940 года. В соответствии с ним запрещался самовольный уход с работы или прогул, за них давали год лагеря. А прогул - это, например, опоздание на двадцать пять минут. По сути, крепостное право. Я всегда критиковал советскую модель с позиций ортодоксального марксизма. А сейчас не знаю, колеблюсь. Узловое понятие марксизма, нарастание классовых противоречий, в Европе ХХ века срабатывало плохо. Я видел, как в середине и конце века нищий рабочий класс приобретал автомобили.

В 1956 году меня реабилитировали. Прокурор вызвал, пару раз побеседовал, поговорил с какими-то свидетелями. Потом про меня даже сняли фильм и сразу положили его на полку. Он сегодня находится в Росфильмофонде. Однако антисоветская статья долго давала о себе знать. Я считался крупным специалистом в насосном машиностроении, но на конференции меня особо не пускали, в загранкомандировки начал ездить только в восьмидесятых. В девяностых мне как реабилитированному была дана прибавка к пенсии. Четыреста рублей. Но потом ее забрали, потому что по новым законам инвалиду войны она не положена. Вообще-то денег мне хватает, не в них дело. Но девушка, которая выписывала мне эти суммы по новым правилам, не знала, куда глаза девать.

Эсфирь Самойловна Умановская, 84 года

Мы жили в Маньчжурии. До сих пор вспоминаю детство и каникулы на концессии «Восстрой» в начале тридцатых. Там строилась Китайско-Восточная железная дорога, которую протянули из СССР через Маньчжурию до Харбина. Она находилась в совместном советско-китайском управлении. Трудились на этом строительстве советские рабочие, а мой отец работал там управляющим. В Маньчжурии практически в одном месте жили две диаспоры, советская и эмигрантская, которые, конечно, не соединялись. Но во время войны все эмигранты были на стороне СССР. Эмигрантов потом депортировали в Сибирь, однако не расстреливали и не репрессировали. А вот кавэжэдинцев с их красными паспортами и советским гражданством расстреливали и сажали безжалостно. Считалось, что они, поскольку жили в Китае, наверняка были завербованы китайской разведкой.

Все несчастья начались после того, как мы вернулись в Советский Союз. Перед отъездом папины друзья упорно отговаривали его: «Не делай этого, ты всех погубишь!» Но брат и сестра уже уехали, и нам оставалось только последовать за ними. Какое-то время мы жили в печально известном городе Новочеркасске близ Ростова-на-Дону, где папа купил небольшой дом.