Русская жизнь. Будущее (август 2007)

Просто у человека на старости лет испортился характер. Раньше он чужую среду любил, а теперь в ней доживает. Раньше с интересом снимал про грязь и коровьи лепехи: «Первого учителя», «Асю Клячину» и «Застенчивых людей». Теперь желчно ревнует новый мир, сравнявшийся с ним в элитности и размахе потребления. И помойка не в сласть, и в пентхаусе противно. И нам не брат, и узбекам чужой. Только и остается из жены Грейс Келли ваять по заказу тяжелых металлов. Тут уж рука набита на все сто. И мордочка. И стрижечка. И свет. И макияж.

Красота. Новый экспонат в галерею прекрасных Елен - к Аринбасаровой, Купченко и Кореневой.

Правы, правы тяжелые металлы.

«Пять баллов, - говорят. - Давай зачетку».

Андрей Гамалов Зуд утопии

Михаил Успенский ищет выход из будущего

В современной российской фантастике оспариваются титулы самого остроумного, самого динамичного, самого увлекательного писателя, однако в вопросе о самом русском, похоже, расхождений не будет. Воплощением русского характера стала не только трилогия Михаила Успенского о Жихаре, но и ее автор - геометрически круглый, необыкновенно жизнерадостный и редкостно выносливый. Успенский был журналистом, переводчиком, художником, но родился идеальным писателем, непрерывно генерирующим сюжеты и каламбуры, издевательские сказки и жизнеутверждающие гротески.

- Как вы думаете, почему в русской литературе так мало утопий и так много антиутопий?

- Русская литература вышла в путь намного позже западноевропейской. Ею стали заниматься люди, исторически лишенные иллюзий. Ну, кое-что сочиняли в подражание Западу или Востоку. Но самые умные понимали, что «будет хуже», и из этого исходили. И потом, антиутопия-то возникла намного позже (если не считать Апокалипсис). Практически только в ХХ веке. Да и не так уж ее много в списке классики - Замятин, Эренбург, Оруэлл, Хаксли, кое-кто еще. Зато сейчас ее полно в массовой литературе. Даже как-то неинтересно.

- Как меняется русская национальная утопия на протяжении последних, скажем, лет двухсот?

- Как вся литература меняется, так и утопия. Были философские трактаты (князь Щербатов, Радищев), были социальные романы (бред Веры Павловны). «Тост» Куприна считать утопией? Весьма созвучным времени и наиболее обаятельным был мир «Полдня» братьев Стругацких. Да и посейчас остается. А нынче попытки создать утопию сводятся к триаде «православие, самодержавие, народность», причем изложенной очень плохим русским языком. Широкие возможности для утопий предоставила альтернативная история - добрый умный Сталин и тому подобное. Но я все еще не решаюсь причислить фантастику к «большой литературе» - вдруг заругают? И можно ли «поправки к истории» относить к жанру утопии? Если да, то ее навалом: многология Василия Звягинцева, Роман Злотников, Дмитрий Володихин и другие. Зато и антиутопий хоть экскаватором греби: «Мягкая посадка» Александра Громова, «Парень и его пес» Харлана Эллисона, бесчисленные постапокалиптические сочинения в духе «Безумного Макса». Или это уже будут дистопии?

- Термин «дистопия» давайте вообще похерим, потому что «дистопия почки» - это понятно, это орган положение поменял. Есть хорошее нерусское слово «антиутопия». Но вернемся к позитиву: действительно ли классическое русское представление о рае - это молочные реки, кисельные берега и ничего не надо делать?

- Ну почему же только русское? А Шлараффия? А страна Кокейн? Нет, это вполне европейское представление. И у всех народов к этой вечной халяве отношение явно ироническое. Кроме того, как можно сквозь кисель добраться до молока? На воздушной подушке, что ли? Никакого в народе нет стремления к ничегонеделанью, а только желание не работать на чужого дядю, имя же ему Легион.

- Почему все утопии, включая даже «Туманность Андромеды», так плоски и плохо написаны? Неужели о счастье нельзя написать хорошо?