Русская жизнь. Квартирный вопрос (октябрь 2007)

Должен сказать, что это решение было встречено весьма иронически не только моими друзьями социал-демократами, но также и моими родственниками. И даже в канцелярии харьковского воинского начальника, когда я туда явился, секретарь с недоумением спросил: «С какими целями вы хотите вступать в армию?» Я ответил высокопарно: хочу защищать российскую республику. Он пожал плечами и сказал: «Ну что ж, попробуйте». Мне выдали назначение в 24-й пехотный полк, стоявший в городе Мариуполе на берегу Азовского моря.

Явился, получил обмундирование и поселился в казармах. Восьмая рота была очень многочисленна. Было нас человек 250 или 300. В большинстве это были или мальчишки-новобранцы, проходившие срочную службу, или уже пожилые дядьки, призванные из запаса, которые мечтали совсем не о победе, а о скорейшем возвращении домой. Не обнаружил я там ни боевого духа, ни военного профессионализма. В результате, вся моя служба состояла в бесконечных спорах с большевистскими пораженцами о целях войны и об интересах Отечества.

В казармах до обеда спорили, а после обеда люди куда-то разбредались. Некоторые шли на море купаться, лежали на пляже, другие отправлялись на городскую площадь слушать бесконечные речи и те же самые споры пораженцев и оборонцев, в которых и я принимал участие на стороне меньшевиков-оборонцев.

- А, скажем, идея Учредительного собрания что-то значила для этих масс?

- Идея Учредительного собрания владела умами интеллигенции, а народные массы интересовались совершенно другим: скоро ли будет мир и чья будет земля. Вопросы политические в народе почти не обсуждались.

Скоро, однако, случился большевистский переворот, и военная жизнь совершенно замерла.

В начале декабря наше начальство рассудило: так как в Петербурге укрепились у власти большевики, а Полтава находится на территории Украины, то мы должны признать власть не петербургского Совнаркома, а киевской Рады. И депутацию от нашего училища послали в Киев. Я входил в эту депутацию - она состояла из трех офицеров и трех юнкеров. Нас принял военный министр Украинской Рады, знаменитый Симон Петлюра. Младший офицер, хорошо говоривший по-украински, объяснял ему трудность нашего положения. Я ничего не говорил, только слушал. Петлюра имел вид солидный, стоял в позе немножко наполеоновской, но, как выяснилось из разговора, большой реальной силы, тем более, военной силы, в его распоряжении не было. И рассчитывать на какую-то помощь киевского правительства мы не могли.

Когда мы возвратились в Полтаву и сделали доклад, наш генерал Адамович сказал: «Господа, что делать, нас 600 человек, я на вас полагаюсь всецело, но, согласитесь, мы не можем изменить ход истории, ведь мы даже не знаем, за какое правительство мы теперь должны сражаться. Конечно, никто из нас не хочет и не будет воевать за Совнарком, но и никого другого, кому мы могли бы служить, не видно. Поэтому нам остается только ликвидировать училище и разъехаться в разные стороны».

Решение это было одобрено, конечно, и училищным комитетом, потому что никакого другого решения быть не могло. Мы попрощались с нашим генералом, сняли свои юнкерские погоны с плеч и поехали - кто куда.

- В каком это было месяце, и куда лично вы отправились?

- Я поехал в село Прохоровка Курской губернии Корочинского уезда, где было имение моей матери. Это было в декабре 1917 года. Советская власть в то время в деревне еще не имела упорядоченного аппарата, но появились комиссары, в частности, волостные комиссары. В нашей волости комиссаром был какой-то балтийский матрос, которого противники большевиков называли дезертиром. С какого корабля он дезертировал и когда, я не знаю. Но это был типичный такой большевистский полуреволюционер-полубандит, который был полон ненависти к буржуям, в частных разговорах со мной он выражал мнение, что нужно было бы устроить еремеевскую ночь, освободиться от «буржуЕв», помещиков и уже больше с ними не возиться.

Что касается крестьян, то они приняли новую власть пассивно. Им очень нравился декрет о земле, который аннулировал помещичье право собственности и отдал землю крестьянам. Но вели они себя совершенно спокойно, никаких выпадов против нашей семьи не было.