Русская жизнь. Родина (август 2008)

К тете Марфе (сестре моей матери) пришли председатель и милиционер с обыском на предмет самогоноварения. Тетя Марфа только начала гнать, уже после пара закапал из трубки первач. Пока пришедшие разговаривали в сенях, тетя Марфа вылила горячую барду в кадушку и, подняв подол юбки и заголив зад, села в нее, накинув на себя сверху шубу. Сидит на кадушке раскрасневшаяся и на вопрос вошедших: «Что делаешь, Марфа Степановна?» - отвечает: «Простуду выгоняю». Проверяющим ничего не оставалось делать, как уйти, закатываясь от смеха. А посреди избы, пропахшей бардой, на кадушке под шубой сидела тетя Марфа и улыбалась, довольная своей сообразительностью.

В те годы на такие большие праздники, как Никола, Рождество, Крещение был обычай устраивать кулачные бои (драки). Не один на один, а улица на улицу, стена на стену. При этом соблюдались определенные правила: лежачего не бить и не применять ничего, кроме собственных кулаков. Драки начинались в овраге, на плато, у небольшого магазинчика («гамазея», как называли его местные жители). Овраг делил все село как бы на две равные части; с одной стороны (с нашей) улицы Арабщина, Меньшовка, Вшивка, с другой стороны - Середка, Капкас, Та Сторона. Часов в одиннадцать дня в овраг с обеих сторон сходилась молодежь, лет 12-ти и старше. Они-то и начинали драку. Мужики и старики в это время стояли на буграх оврага, одетые в шубы, а то и в тулупы, покуривая трубки и самокрутки, и ждали своего часа.

Их час наступал где-то к вечеру. Видя, что их сторонникам становится слишком туго, они сбрасывали с себя одежонку и со словами: «Ну что? Пошли…» вступали в общую свалку. Дрались допоздна, с переменным успехом; то наши гонят, чуть ли не до Капкаса, то они наших до середины Вшивки. Одни вышли из боя с синяками под глазом, другие комком снега останавливают кровь из разбитого носа; на смену покинувшим ряды боя приходят другие и над всем этим скопищем дерущихся стоит шум, крики болельщиков и пар, исходящий от охваченных азартом боя людей. Заканчивалось это зрелище поздно вечером. Люди постепенно расходились, хвалясь, кто, кому и как всыпал; а наутро кто ставил примочки к подбитому глазу, кто отправлялся в баню, прогревать ломящую спину, и пили мировую с бывшими противниками.

Кулачные бои устраивались не прихоти ради, в них люди вырабатывали в себе ловкость, силу, а иногда и хитрость - качества, необходимые им на случай встречи с настоящим противником. Так из года в год жило село. Так было, пока не пришла Советская власть. C приходом Советской власти начался небывалый в мире эксперимент строительства социализма.

В 1931 году в нашем селе, да и во всем районе, прошла коллективизация, у крестьян отняли землю (полученную после революции) и принудительно согнали в колхозы. Обобществляли все: на колхозные дворы сдавали лошадей, коров и пр. Кто не шел в колхоз, те считались врагами Советской власти и подлежали раскулачиванию. Ни дедушка Дмитрий Иванович, ни Степан Абрамович не имели подсобных работников, не являлись эксплуататорами, все работы проводились с помощью своих же детей. И, тем не менее, они подверглись раскулачиванию. Раскулачен был и мой отец - Иван Дмитриевич. И все это за то, что не пошли в колхоз, не приняли Советской власти. До раскулачивания мы жили не богато, но и не бедно, все были одеты, обуты и сыты. Но недолгими были наши радости. Беда пришла неожиданно. Как гром среди ясного неба. На сходке колхоза комитет бедноты вынес постановление: «Раскулачить Кузнецова Ивана Дмитриевича». В одночасье многодетная семья осталась без крова и пищи. Из амбара выгребли зерно, муку, сломали и увезли дом, порушили сад. Единственное, что осталось, это кадушка (квашня), засыпанная мукой и залитая. Мама осталась одна со своим горем и с шестью детьми, старшей из которых, Лиде, было 13 лет, а младшенькой, Настеньке - один годик.

Начались долгие годы невыносимых мук и страданий.

Шесть лет (1932-1937 гг.) жизнь нашей семьи была невыносимо тяжелой. 1933 год. Засуха. Неурожай. Голод. По дорогам, от села к селу, толпами ходили нищие. Ряды нищих пополнили и мы. Зимой ходили по миру, с сумкой за плечами. Старались ходить в праздничные дни - люди добрее, больше подадут. Ходили от дома к дому, от села к селу, обходя дома со злыми собаками и недобрыми людьми. Войдешь в дом, помолишься на образа и после слов: «Подайте милостыньку, Христа ради» ждешь, подадут или скажут: «Не прогневайся, нечего». Было всякое, и подавали, и отказывали. Хуже всего было слышать от некоторых недобрых людей: «Много вас нынче ходит - нет ничего!» Какие стыд и унижения пришлось терпеть нам за все эти нищенские годы. Самое обидное то, что ребятишки, наши сверстники, дразнили нас, называя «нищими» и «кулаками».