Русская жизнь. Телевизор (июль 2008)

Через пять минут они займутся сексом. Неожиданным, как будто что-то догоняющим.

«В тот вечер книгу мы не дочитали».

Ничего. Дочитаете после.

Потому что всего увиденного уже не остановить…

Стыд пройдет, мышцы расслабятся, бабушка станет родной придурковатой теткой, подсунет пирожок и через месяц кто-то из этих двоих спросит: «Посмотри, пожалуйста, что сегодня по программе. Я хочу устроить телевизионный праздник непослушания. С салатом и твоей прекрасной няней».

Дурачок, ты его уже давно устроил. Всем.

Потому что и бабушка, и телевизор - это для одиночества.

Настоящие чудеса никогда ни с кем не разделишь. Поэтому я люблю смотреть телевизор один. И он мне платит за это нежностью и уваженьем. И балует меня - иногда. Спасибо тебе за это.

… Однажды я, включивший телевизор на какой-то съемной квартире, в такое же густое грозовое лето (жирная зелень лезла в окно), увидел обычный белый рекламный мяч (он летел от одного теннисиста к другому - вероятно, они рекламировали итальянские спортивные тапки). Мяч стукнулся о сетку и полетел в угол экрана. Смотреть на тапки мне было скучно, я щелкнул кнопкой и снова увидел его.

На другом канале он был уже голубой (шла какая-то детская передача), он выскочил, вертясь, видимо, напившись чужим итальянским небом, с этой же стороны и покатился по белому полю вверх по диагонали, совершенный, как маленький незабудковый метеорит… Я щелкнул кнопкой - и здесь он (желтый, как апельсин) уже падал с отвесной скалы в каком-то фильме (может, это была бомба, сделанная под теннисный мяч?). Вниз - влево - вверх. Четвертый канал, пятый… Стоп.

Я остановился с пультом в руках. Выключил телевизор. Подождал 10 секунд. И опять включил.

Зеленый мячик (проскочивший по пяти программам, по разным странам и континентам, пролетевший через головы умерших фильмовых героев и живых рекламных персонажей), перекрасившийся в последний раз, степенно откатился под большие двойные буквы НТВ и затих.

Мальчик мой, я тебя никогда не забуду.

Это было невозможно смешно и по-нарошку прекрасно. Так не бывает.

Плохое началось значительно позже.

… Не знаю, есть ли сейчас такие программы - но раньше были. Отряжалась съемочная группа, приезжали бравые крепкие мальчики в тугих джинсах и с закатанными рукавами в обезьянник, забитый проститутками, и снимали их, как животных, через клетку. Некоторые нарядные девочки вели себя развязно (а что бы мы делали, если бы нас так снимали), некоторые хихикали, третьи закрывали лица волосами или руками. Журналистов, понятно, особенно интересовали те, которые закрывались. Трюк был прост, как объятье. Девушек выпускали из клетки с условием, что они покажут лицо. Девушки лицо показывали и выходили. Клетка постепенно пустела. В конечном счете в середине загона оставалась только одна. Но она была дикая. Не знаю, тыкали ли ее палками, как загнанную лису, но девушка не сдавалась. Когда уговаривать ее глумливо-дружеским тоном телевизионщикам надоело, двое мужчин вошли в клетку и стали отрывать ее руки от лица. Девушка была сильная, но ребятам очень уж, видимо, хотелось сделать хороший сюжет и картинку… Поэтому когда проститутка поняла, что все бесполезно, от отчаяния, от унижения, от всего этого «некуда бежать», - она сама отняла руки от глаз, носа и рта и стала бросаться на пруться с искаженным лицом, крича в объектив исправно выполнявшего свою простую работу оператору: «Ну снимай, сука, снимай! На! На!» Оператор внял ее крикам и сработал профессионально: камера наехала, взяла крупный план, установила резкость. Снимали ее так секунд 10 (это очень много для экранного времени). Потом отпустили.

В общем, ни одного сутенера не показали. Которые, разумеется, были. И это понятно. Серьезного человека и найти трудно, и последствия могут быть неприятными (могут и припугнуть, да и камеру разобьют, потом - отчитывайся, пиши бумажки)… А девочки в клетке были бесправны, как овцы и обезьянки, с ними можно было делать все что угодно. Особое наслаждение тугим мужикам в плотных джинсах, наверное, доставляла мысль, что теперь ее опознают в родном маленьком городке. Например, мама. Сейчас сидящая у телевизора. Ну а как, собственно, еще можно бороться с таким позорным явлением? Вот и я об этом… Выключит мама ящик, посидит, как во сне, выйдет на кухню, включит чайник, постоит у плиты, возьмет полупустое мусорное ведро, выйдет на лестничную клетку, а ей навстречу соседка. И так радостно: «Тамара Георгиевна, а я сейчас вашу Настеньку видела. А говорила, что секретаршей работает». И у самой глазки блестят. Работает, милая, работает.

Видимо, мало было той девочке в клетке - и ментов, и клиентов, и сутенеров, недоставало только позора на родине, вот теперь и позор на лестничной клетке будет (чтоб уж точно не выползла, чтоб увязла). Все правильно.

В общем, так и насиловали. И хозяева, и журналисты, и клиенты, и зрители (одним из которых был я), и гипотетическая соседка Тамары Георгиевны.

И все это называлось - делать и смотреть телевизор.

Больше я таких программ не смотрел.

Я не хочу быть насильником. Умею, но не хочу.