Русская жизнь-цитаты 08.2015-06.2018

Виктор Вахштайн :Солидаризация стала определяющим,http://media-cdn.list.ly/production/190614/2629778/2629778-viktor-vakhshtain-solidarizatsiia-stala-opriedieliaiushchim_600px.png?ver=4468455670,https://www.facebook.com/russkayazhizn/posts/588130904863873,”фактором для вертикальной мобильности — то есть для повышения своего статуса и жизненных шансов мы видим, что количество друзей и знакомых у людей растет. Это то, что называется «уровень социального капитала». Условно говоря, количество контактов в вашей записной книжке, которым вы можете позвонить и попросить об услуге и которые могут, соответственно, позвонить и попросить об услуге вас. Они делятся на сильные и слабые связи. Сильные — кто позвонит вам ночью и попросит психологической помощи, а слабые — это те, кому вы можете позвонить и спросить, нет ли какой-то работы, даже не будучи близко знакомым. Среднее число сильных связей выросло с 2012-го по 2017-й год почти в два раза, с 5 до 9. Среднее число слабых связей — в полтора раза, с 25 до 37. Соответственно, растет уровень межличностного доверия, доверия людей друг к другу. А параллельно — происходит падение доверия социальным и политическим институтам — от судов и прокуратуры до муниципальных властей. — В каком-то смысле президент сегодня — не политический, а сакральный институт. Спросить в России «Доверяете ли вы политике президента РФ?» — это все равно, что спросить «Верите ли вы в Бога?» в Иране. — Где-то в начале 2010-х годов началось снижение институционального доверия и одновременно пошел стремительный рост доверия межличностного. У нас почти две трети населения нашли работу не по резюме, а через личное знакомство с работодателем или по рекомендации друга. Это много говорит о системе найма. Чем больше мы доверяем друг другу, тем меньше мы доверяем институтам. Люди все меньше доверяют таким институтам, как полиция, суды. в прошлом году на первое место по недоверию вышли местные органы самоуправления. — Это же наиболее приближенный к людям уровень власти. — Да. Это ровно то, что воспринимается как ответственный за происходящее институт. Есть одно исключение в нашей выборке, где уровень доверия местной власти, наоборот, немного вырос, — это Екатеринбург. — Ройзман? — Да, это эффект [мэра Екатеринбурга Евгения] Ройзмана. Низовая солидарность бросает вызов институциональной системе. То есть для институциональной системы любой контакт, опосредованный личными связями, — это игра с отрицательной суммой. Доверие ей либо упадет, либо останется прежним. Поэтому если отвечать на ваш вопрос, я отвечу прямо противоположным образом: это не слабость институтов приводит к росту межличностного доверия. Наоборот, солидаризация людей приводит к падению доверия к формальным институтам. — Получается, в России есть тенденция солидаризации? Она кажется не очень заметной. — Да, это тенденция последних пяти лет. Она незаметна, если смотреть сверху и рассуждать об обществе в целом, но когда вы смотрите, например, как изменилась стратегия трудоустройства, стратегия поведения в кризис, поиска дополнительного заработка, стратегия для отстаивания интересов на локальном уровне, например, граждан против застройщиков, — это довольно заметная тенденция. — С чем она связана? — Солидаризация стала определяющим фактором для вертикальной мобильности — то есть для повышения своего статуса и жизненных шансов. Солидаризация — тот канал мобильности, который позволял людям, например, делающим бизнес, зарабатывать больше. Потому что сегодня наиболее активные люди, экономически активные, — те, у кого сохранились сбережения, и что характерно, это как раз те, кто обладает самым большим, разветвленным пакетом связей. У них активных слабых контактов более 200. — Чем у человека больше связей, тем он богаче? — Он будет в среднем гораздо богаче, чем человек, у которого таких связей не более 10. — Выходит, пословица про сто рублей и сто друзей — фактически правда? — В России это стало работать в какой-то момент — и продолжает работать сейчас. Другое дело, что «сто друзей» — это как раз то, что приводит к падению доверия власти. Значит, по мере роста доверия к конкретным знакомым падает доверие к людям в целом и доверие к институтам. — Если вернуться к солидаризации, какие у нее могут быть последствия? — Они уже есть, и довольно серьезные. Вы видите, например, что идет неожиданный ренессанс городской политики — начиная с выборов мэра, где [Алексей] Навальный набрал высокий процент, и заканчивая серьезными городскими протестами, которые позиционируются как аполитичные, но, собственно, это и есть политика в ее исходном смысле слова. Политика — это изначально городской (точнее «полисный») феномен. Другое дело, что я бы сейчас поостерегся делать какие-то серьезные прогнозы на будущее. Из такой солидарности вырастает в равной степени и гражданское общество — вспомним американский сценарий, и мюнхенские пивные. То есть приход нацистов к власти был результатом микросолидаризации вокруг конкретных локальных ячеек межличностного доверия. В этом смысле в какую политическую форму отольется эта микросолидаризация в перспективе, мы не знаем. Но для нас это один из самых интересных вопросов, которые сейчас есть. Вопрос «Как часто вы обсуждаете политику с друзьями и знакомыми?» дает устойчивый рост показателя — уже около трети опрошенных регулярно дискутируют о политике с друзьями —полагаю, с таксистами и парикмахерами еще больше. Это такая повседневная политизация, которая связана как раз с процессами микросолидарности. У вас становится больше друзей и знакомых, вы чаще обсуждаете политику. Есть довольно любопытное различие: в экономике больше работают слабые связи, а в политике — сильные. Это значит, количество ваших друзей, а не знакомых с большей вероятностью будет предсказывающим фактором, что вы выйдете на митинг.”,””