Русская жизнь. Возраст (март 2009)

Дети 70- х годов рождения -это люди, которым в младенчестве выдали специальные очки, позволяющие не замечать заборов и лагерей, коллективные Петров и Васечкин, которые в каком-то высшем смысле вечно скачут по южному берегу Крыма и поют «Сама ты, Оля, вредина!» - даже если вокруг Нижний Тагил, мрак, безденежье, родители-алкаши и сахар по талонам. Вышедший в самый канун перестройки фильм Ролана Быкова «Чучело» не то чтобы показывал изнанку этого чебурашечьего мира - это фильм, в котором изгнание из рая уже произошло. Мир «Чучела» чугунно рационален, в нем нет места игре и фантазии, им управляет воля к власти, проявляемая пока не в чисто денежной форме, а в ориентации на правильные джинсы, правильного бойфренда и правильное позиционирование в коллективе. Речь не о том, что «Чучело» порочит советскую школу, и не о том, что зрители «Чебурашки» органически не способны линчевать некрасивую девочку, - просто наличие Чебурашки, дневных фильмов с субтитрами и полумифического-полуреального мира, который в них воплощался, давало надежду сбежать от гнусности и подлости - в крапивинские отряды, в театральные студии или просто в хорошую книжку. А потом бежать стало некуда.

Заранее обещанное расставание с идеальным детством оказалось даже более травматичным, чем предполагали Хренников, Матусовский и их многочисленные коллеги - чунга-чангу сменили не серые советские НИИ и воинские части, а мир «Чучела», взятый в предельной своей свирепости и разросшийся до одной шестой части суши. Ребенка 70-х, привыкшего валяться в лучах солнца, разглядывая лучи солнца на ковре, лишили самого главного - пространства фантазии, времени ничегонеделания, возможности хоть иногда не быть жестоким, не стараться соответствовать, прости господи, стандартам эффективности и качества. ЖЖ-сообщество 76_82, где сотни людей непрерывно выкладывают старые фантики от жвачки и ролики из программы «Будильник», тоскуют на самом деле не по материальным артефактам - от жевательной резинки «Апельсиновая» невозможно стать счастливее - и даже не по собственному детству, а по миру, в котором было возможно вот это коллективное, блаженное, чебурашечье состояние, которое нафантазировало себе целое поколение.

За нынешних детей в этом смысле нечего беспокоиться. В каком-то смысле мы вернулись к пониманию детства 30-40-х, когда маленькие строители коммунизма отличались от больших только размером. Пионеры-герои, сыновья полка и хлопкороб-стахановка Мамлакат Нахангова совершали все те же боевые и трудовые подвиги, что и старшие товарищи, переход от девочки-хлопкороба к женщине-хлопкоробу совершался плавно и незаметно: сегодня мы дети - завтра советский народ. Точно так же дети 2000-х чуть ли не при выходе из колыбели получают потребительскую корзину, которая в идеале и пребудет с ними до гробовой доски: чипсы «Лейс», постеры с футбольными звездами, игра Call of Duty и реалтоны на мобильном могут изменить маркировку или выйти на новый технологический уровень, но смысл останется тем же, и финал Лиги чемпионов будет точно так же радовать глаз и в 12, и в 30, и в 70. Как бы быстро и стремительно ни росли мальчики - в чем-то главном они уже выросли, и останутся такими же взрослыми, если только жизнь, не дай бог, не выбросит их на совсем другие берега.

Иногда я думаю, что травмы расставания с детством можно было бы избежать, если бы поменьше читать Драгунского и побольше Диккенса - или, другой вариант, поменьше обращать внимания на Петрова и Васечкина и побольше на «Кортик» и «Бронзовую птицу» - и что когда Егор Летов перепел советские песни на альбоме «Звездопад» (в том числе тот самый пьеховский «Город детства»), оказалось, что их можно услышать без тени ностальгии, что запрятанный в них детский мир никуда не исчез, он всегда рядом, и смысл его - не в перебирании фантиков от жвачки, а в искрящемся, пламенном, вечном восторге. И с таким детством можно не расставаться никогда, но кажется, этот шанс мы уже прохлопали.

Михаил Харитонов Происхождение

От зачатия до рождения

«Колыбель качается над бездной». Трудно забыть эту набоковскую фразу. Мэтр, ее написавши, сразу после этого делает стыдное для себя, скептика и материалиста, признание: мало интересуясь посмертием, он много думал о том, что предшествовало рождению, и в этом вопросе готов был слушать теософов и визионеров, лишь бы вспомнить, ощутить или хотя бы вообразить бытие до бытия. Изыски оказались бесплодны: черная глухая стена, отделяющая нас от нашего собственного небытия, не рухнула, как берлинская, под натиском таланта, да что там - даже не пошатнулась.

Я тоже думал об этом - примерно с тем же результатом. В том месте, где должна лежать память о том, когда меня не было, нет ничего - даже тьмы. Это примерно как представить себе то, что видишь затылком: даже не темнота, нет, а просто ничего. Нет - и не было.