Русская жизнь. ВПЗР: Великие писатели земли русской (февраль 2008)

Около четырех часов утра появился мой муж; он быстро прошел к фортепьяно и стал играть Баха. Это не понравилось Бальмонту, и он сухо сказал: «Это не музыка, это только клавиши». Но когда через некоторое время мой муж начал играть балладу на стихи Бальмонта «Замок Джэн Вальмор», где рассказывается о красавице Джэн, живущей в своем средневековом замке среди прекрасного парка, свидетеля ее любовных приключений, Бальмонт был в восторге и несколько раз воскликнул: «Вот это музыка!» Бальмонт умер эмигрантом в Париже, нищим и покинутым, в лечебнице для неимущих.

Среди тех, кого я встречала в «Бродячей coбaке», был и Мейерхольд. Я вскоре узнала, что днем в кабаре идут театральные репетиции. Готовилась пантомима в духе «Комедии дель aрте». Эльза Радлова, актриса и художница, принимала в ней участие, и мнe случалось заменять ее, когда она не могла придти. Режиссером был Мейерхольд, и у меня была возможность видеть его ежедневно за работой. Он показывал актерам, как нужно играть роль Арлекина. По моему мнению, он сам был идеальным Арлекином. Портрет, изображающий его в этой роли, насколько я знаю, находится в Музее Александра Ш, который теперь называется Государственным Русским музеем, и фотографии этого портрета продаются в музее в качестве открыток.

В этот период к Маяковскому стала приходить известность. Мейерхольд занялся режиссурой одной из его пьес; в спектакле танцевала балерина, благодаря которой я познакомилась с ее ученицей, г-жой Лилли Брик, которая сыграла в моей жизни большую роль. Когда чета Бриков переехала в Москву, за ними последовал Шкловский, и это был идеальный menage a trois.

Я действовала не размышляя, импульсивно, часто рискуя, когда речь шла о какой-то вещи, которой мне очень хотелось. Примером я могу привести случай, когда граф Зубов организовал для своего института экскурсию в Москву; я в ней приняла участие, имея в кармане всего несколько рублей. И с этой суммой я жила там шесть недель, участвуя в институтских занятиях. Часто мне к тому же везло; я пользовалась симпатией со стороны моих друзей. В этот раз в Москве меня приютила Лилли Брик. Все это делалось по-дружески, и все друг другу помогали как могли. И такой образ жизни не казался мне странным, хотя я и отдавала себе отчет в том, что даже в этой среде я отличаюсь от других.

Публикация и подготовка текста Веры Терехиной

* ДУМЫ * Максим Семеляк В конце тоннеля

Памяти Егора Летова

Когда гроб вынесли, началась вдруг дикая сибирская метель, хотя только что было солнце. Когда гроб зарывали в землю, выглянула радуга. Когда все кончилось, и нужно было уже что-то кому-то зачем-то говорить, его бывший (теперь уже во всех отношениях бывший) гитарист Кузьма Рябинов пробормотал: «Летов умер - что может быть нелепее?»

И действительно. С самым главным в своей области человеком, пропевшим самые сильные слова про самые важные вещи, случилось самое страшное. Кузьма как раз и озвучил совершенно детское ошеломление от случившегося - после того, сколько и как этот человек спел про жизнь и смерть, этот страшный довесок реальности казался просто каким-то необъяснимо-ненужным. Я смотрел на свечи, тихо оплывающие у гроба под музыку Love, и вспоминал наш разговор весной прошлого года перед самым выходом завещания «Зачем снятся сны». Мы сидели в Питере, в гостинице, вдвоем. Егор пил пиво и увлеченно рассказывал про эволюционные циклы. Он говорил, что бывают такие этапы, когда определенные формы жизни просто деградируют или даже гибнут, и чтобы благополучно пережить их, нужно просто затаиться где-нибудь на время, ничего не делать, пережидать, а потом выйти на новый виток. Вдруг он прервался и вздохнул: «Эх, вот как бы так умереть, чтобы потом вернуться?»

Будучи самой масштабной фигурой в местном рок-н-ролле, Летов совершенно не стал всеобщим любимцем - я говорю не об исторических неприятностях с КГБ и не о продолжительной информационной блокаде в девяностые годы, но о той прыти, с которой «Гражданской обороне» противилось местное культурное сообщество. На моей памяти мерзостей о Егоре Летове было наговорено чуть ли не больше, чем обо всех здешних рокерах вместе взятых (да и сейчас, несмотря ни на что, продолжают говорить - в охотку, с хохотком). Это убожество, это фашизм, это коммунизм, это безответственность, это непрофессионализм, это дурдом, это никуда, это ни в какую - Господи, сколько же раз я слышал эту ахинею в своей жизни! Причем от самых разных людей - вплоть до его непосредственных вроде бы соратников.