Русская жизнь. ВПЗР: Великие писатели земли русской (февраль 2008)

Общественная деятельность Эдуарда Вениаминовича, разом и ославившая и прославившая его, никогда не была, к счастью, вполне «политической». Художник и, следовательно, не либерал, он вечно норовил ввязаться в историю - еще в Америке выступая против ханжества официальной диссидентуры и посещая вольные ревкружки, затем, в Париже, сотрудничая с крайними всех сортов, а уж в России и вовсе принимаясь за всякое смелое и безнадежное партийно-газетно-митинговое дело. В него много плевали за эту неблагонамеренную активность - называли агентом КГБ, фашистом, экстремистом, провокатором, врагом одновременно и тех и этих, ибо только Лимонов умудрился одновременно попасть как в либеральные, так и в патриотические списки нежелательных публичных лиц, одно время бродившие в интернете. Тем не менее он всегда скорее плыл против течения, нежели поднимался на политических волнах: его беспокойное имя так и осталось чужим и для американских сектантов-троцкистов вроде революционерки Кэрол из «Эдички», и для вальяжных европейских правых, и для валенков - русских националистов из 1990-х, и уж тем более для плаксивых нынешних либералов. «Идеология Лимонова» если и существует на свете, то это не более чем бодрый спартанский призыв к человеку не становиться живой разновидностью фотообоев, не валяться пьяным в турецкой куртке на душном ковре в однокомнатной квартире, не ныть и не жаловаться на неизбывное одиночество, а пойти и заняться чем-нибудь стоящим и боевым: любовью, революцией или войной. Если этот почтенный, пусть и слегка романтический взгляд на реальность объявить фашистским, то в фашисты придется записать слишком многих разновеликих художников, и близко не подозревавших о том, что они - экстремисты и нарушители. Собственно же политика всегда была для него лишь приложением к образу жизни литератора на фронте, да что там литератора - просто самостоятельного во всех отношениях человека, который не покоряется общим паркетным мнениям и пошлым бытовым предрассудкам.

Более того, как минимум три политических деяния Лимонова, обыкновенно записываемые ему в вину, кажутся мне как минимум достойными, если не больше - историческими. Сначала - его военные путешествия, которых ему не простили на Западе. Я думаю даже, что если бы не фотографии, где он с оружием в руках поддерживает сербскую оборону против исламистов и усташей, ему давно бы дали Нобелевскую премию: литературное качество и всегдашнее желание позлить Россию в данном случае блестяще совпали бы, как и четыре раза до этого. Но на Балканах - с точки зрения животно ненавидящего восточное христианство «цивилизованного мира» (увы, это правда, правда, милые мои интеллигенты) - была только одна правильная сторона, и он ее не занял. Понятно, почему: обреченные сербские республики, так героически воевавшие со всем просвещенным Западом, дали второй в двадцатом веке пример определенно романтической войны. Первой была Гражданская война в Испании - почти с тем же соотношением сил, с тем же финалом, и ясно, что Лимонов не мог не последовать за Оруэллом и Хемингуэем. Вот, кстати, вам и наглядное будущее Эдички-Теленка из манхэттенских трущоб: не в истэблишмент, не в канаву, но - солдатом-корреспондентом на заранее проигранную войну. Все почти как у Алеши Карамазова, который, как известно, из своего скита должен был доскитаться до народовольческой бомбы и, вероятно, каторги.

Хочется напомнить и о том, что балканские (да и абхазские, приднестровские) вояжи Лимонова так же, как и в случае с Нью-Йорком, открыли русской литературе неизвестный пейзаж, но на этот раз уже батальный, а не урбанистический. Его фронтовые записки дали панораму воюющих республик, которые Россия предала и продала, хронику войн, которые отсутствуют в русской истории хотя бы потому, что на карте в этот момент, по сути, не было самой России. Тогда, в 1992 году, за неимением царских и советских властей, не боявшихся драться хоть со всем миром, придя на помощь слабейшему, за всю слинявшую империю отвечал один «хулиган» Лимонов. В своей последней на сегодняшний день книге «СМРТ», посвященной балканским событиям, он лаконично и даже несколько растерянно рассказывает, как приходилось ему общаться с толпами сербских беженцев, с надеждой глядевших на него, как на писателя и русского, беженцев, убеждавших его в том, что «Ельцин - усташ!», пока он - без всякого практического смысла, просто чтобы поддержать их хоть чем-то, много часов сидел и записывал имена, адреса сгоревших домов… И мне бы хотелось, чтобы эту сцену увидели те литературные пакеты, надутые воздухом, что много лет объясняли нам про неспособность Лимонова сострадать кому-либо или жалеть кого-то.