Русские анархисты. 1905-1917

Как и изгнанники из круга Кропоткина, Даниил Новомирский, анархо-синдикалист из Одессы, осудил сторонников синдикализма, не имеющих отношения к анархизму, как интеллектуалов, никогда не державших в руках ни серпа, ни молота, для которых абстрактные идеи выше живых людей. Козловский и его сторонники, заявил Новомирский, хотят придать активному рабочему движению какую-то русскую форму «лагарделлизма» – типа синдикализма, корни которого лежат в марксистской теории и который все еще сохраняет дружеские отношения с социал-демократией. В собственных работах Новомирского сочетались все элементы антиинтеллектуализма, которые так отчетливо чувствовались в русском анархистском движении, – Бакунин ненавидел правительство и политиков, Маркс превозносил пролетариат, синдикалисты призывали рабочих к прямым действиям, а Мачайский с подозрением относился к «умственным рабочим». (Сам Новомирский был перебежчиком из лагеря социал-демократии, анархистом и синдикалистом и обитал в Одессе, где возник самый первый центр мачаевщины.) То, что он находился под сильным влиянием Бакунина и Мачайского, подтверждает следующая цитата из его журнала «Новый мир»: «Какой класс служит современному социализму на деле, а не на словах? Мы отвечаем сразу и недвусмысленно: «Социализм выражает интересы не рабочего класса, а так называемых разночинцев или деклассированной интеллигенции». Социал-демократическая партия, утверждает Новомирский, заражена «политическими жуликами… новыми эксплуататорами, новыми обманщиками народа». Долгожданная социальная революция может оказаться фарсом, предупреждал он, и вместе с государством и частной собственностью может уничтожить и третьего врага – свободу человека: «Наш новый заклятый враг – это монополия на знание, и носителем ее является интеллигенция». Хотя Новомирский вместе с французскими синдикалистами считал, что «сознательное меньшинство» из дальновидных «следопытов» необходимо, чтобы побуждать рабочие массы к действию. Он предупреждал рабочих, что не стоит искать спасителей за пределами собственного класса. «Бескорыстных и самоотверженных людей просто не существует – ни в темных облаках бескрайнего неба, ни в роскошных царских дворцах, ни в особняках богачей, ни в парламентах». Пролетариат должен сам руководить собой, говорит он. «Освобождение рабочих должно быть целью самого рабочего класса».

Общей враждебности к интеллигенции было недостаточно, чтобы в то десятилетие, что последовало за первой русской революцией, сохранить единство анархистов. Раздираемое фракционными разногласиями, страдая от жестоких репрессий Столыпина, анархистское движение в царской империи быстро сошло на нет. Относительное процветание, пришедшее после мятежа 1905 года, совершенно не устраивало ультрарадикальных философов, которым нужны были времена голода и отчаяния. В 1906 году российская промышленность стала оправляться от разрушительного воздействия революции. Хотя зарплата оставалась низкой и правительство решительно сдерживало активность только что появившихся рабочих союзов, общая ситуация с рабочим классом постепенно улучшалась и заметно сократилось количество забастовок. В сельской местности, когда бурно росло число крестьянских кооперативов и стала внедряться крестьянская реформа Столыпина, прозвучала нотка надежды. Столыпинская реформа должна была положить конец устаревшей сельской общине и создать на ее месте класс крепких фермеров, верных царю. Правда, основная масса населения –: и сельского, и городскою – оставалась бедной, и было всеобщее недовольство царем из-за его отказа создать настоящее конституционное правительство, но тем не менее мятежные настроения постепенно сходили на нет.

Через несколько лет после революции 1905 года анархисты стали объектом неустанной охоты царской полиции. Кое-кому повезло скрыться в Западной Европе и в Америке. Но сотни других были либо казнены после массовых процессов, либо обречены отбывать долгие сроки в тюрьме или в ссылке, где становились жертвами цинги или чахотки. Они проводили время за чтением или письмом, размышляя и надеясь, что следующей революции придется ждать не так уж долго. Один заключенный в Петропавловской крепости изучал эсперанто, которое многие анархисты считали универсальным языком будущего. Наконец он стал бегло говорить на этом языке, но жаловался, что из-за сырого воздуха камеры его легкие так поражены, что ему вообще трудно говорить. Другие, как Герман Сандомирский, анархо-коммунист из Киева, заполняли долгие дни заключения, записывая свои впечатления от жизни в тюрьме и ссылке, в то время как остальные думали только о побеге. Одному чернознаменцу, который делил тюремную камеру в Сибири с Егором Сазоновым, молодым эсером, который в 1904 году убил Вячеслава Плеве, повезло добраться до Соединенных Штатов – по тому же пути, которым пятьдесят лет назад воспользовался Бакунин,