Русские богатыри

— Это за грехи меня Бог наказывает! Ведь я убил своего брата названого, Алёшу Поповича!

Сошёл и калика с коня, стали они за Алёшей ухаживать: и трясли его, и качали, и лили ему в рот снадобья заморского; наконец оживили, — встал он, покачивается, едва на ногах стоит. Переоделись они опять в свои платья, а Тугариново платье увезли с собой в своей сумке дорожной.

Поехали они в Киев, на пир к Солнышку. Только что усадил их Владимир за стол, как вдруг отворились двери дубовые, и внесли двенадцать могучих богатырей на золотой доске Тугарина Змеевича. Сел Тугарин на лучшее место, между княгиней и князем.

Понесли яства сахарные, наставили питья медвяные, заморские, стали все есть, пить, беседу водить. Видит Алёша, что Тугарин по целой ковриге хлеба глотает, целой огромной чашей вина запивает.

— Что это, князь ласковый, у тебя за невежа сидит? — говорит Алёша Владимиру. — Не умеет он за столом княжеским ни есть, ни пить, над тобою, Солнышком, насмехается! Была у моего батюшки старая собака, до костей завидливая, костью та собака и подавилась: я её за хвост схватил да под гору метнул; то же будет от меня и Тугарину!

Рассвирепел Тугарин, потемнел со злости, схватил свой кинжал и метнул им в Алёшу; тот пригнулся, пролетел кинжал, а Еким Иванович на лету его и подхватил.

— Братец названый, Алёша Попович, сам ли в него нож бросишь или мне позволишь?

— И сам не брошу, и тебе не позволю, а переведаюсь [2] я с ним завтра в чистом поле, бьюсь с ним об великий заклад, о своей буйной головушке.

Зашумели по гридне, [3] заговорили, заспорили: все заклад держат за Тугарина, кто деньги, кто товары, кто корабли подписывает. За Алёшу никто не поручится, только один владыка черниговский. У Тугарина-то были крылья бумажные, взвился он на своих бумажных крыльях и стал летать по поднебесью.

Поехали Алёша с Екимом в свои шатры на Сафат-реке; всю ночь Алёша не спит, Богу молится, чтобы дал Бог тучу громовую, грозовую, смочила бы она дождём Тугариновы крылья. Услышал Бог молитву, налетела грозная туча с вихрем, с дождём, с градом великим, прибила, примочила Тугариновы крылья, упал он на землю, а Алёша тут как тут сидит на добром коне, острой сабелькой помахивает. Заревел на него Тугарин:

— Не тронь меня, Алёша, лучше со мною не спорь! Захочу, я тебя огнём спалю, захочу, конём стопчу, а то и копьём заколю!

Подъехал Алёша к нему близёхонько, сабелькой помахивает и говорит:

— Что же ты, Тугарин, нашего заклада не держишь? Бились мы с тобою об заклад, что будем бороться один на один, а теперь за тобою стоит сила несметная?!..

Оглянулся Тугарин, какая такая за ним стоит сила несметная, а Алёше только того было и надобно: взмахнул саблею острою и отсёк его буйную голову. Покатилась голова на землю, как пивной котёл, а Алёша соскочил с коня, отвязал чембур, [4] проколол Тугарину уши, продел чембур и привязал голову к седлу. Приехал он на княжеский двор, бросил голову посреди двора, а Владимир Красное Солнышко идёт уж ему навстречу, берёт за руки белые, ведёт в гридню, говорит:

— Спасибо тебе, Алёша Попович, избавил ты меня от невежи Тугарина, за это я тебя жалую своею службою княжескою: живи у меня в Киеве, сколько хочешь, служи мне верою-правдою.

Остался Алёша Попович в Киеве, на службе княжеской, там ему и славу поют, славу поют, честь воздают.

Добрыня Никитич

Жил-был богатый боярин Никита Романович с женою Мамелфою Тимофеевною, и родился у них сын Добрыня. Умер Никита, когда сын был ещё маленьким, и осталась Мамелфа Тимофеевна вдовой, стала сына растить, воспитывать.

Уродился Добрынюшка пригожим да умным, всем на диво; говорить начнёт — заговорит, прельстит всякого; в гусли заиграет — всё бы его слушал, не наслушался, а уж вежливостью да угодливостью никого против него в целом Киеве не сыщешь. Выучила его мать грамоте, научился он читать и писать, в пятнадцать лет вырос, окреп, стал богатырём хоть куда!

Пришёл он к своей родимой матушке и просит у неё благословения:

— Хочу я, родимая моя, поехать на горы Сорочинские, хочу потоптать змеевых детей, малых змеёнышей, хочу освободить добрых молодцев, что к ним в плен попали.

— Ох, дитя ты моё милое, неразумное; где тебе со змеями биться, ты ещё почти ребёнок; не езди, дитя, на горы Сорочинские, не топчи змеёнышей, а пуще всего бойся Пучай-реки: она изменчивая, бурливая, не купайся в её струйках, не заплывай за середнюю: середняя-то струйка, что огнём, сечёт…

Не послушался Добрыня матери, пошёл к лошадиному стойлу, выбрал себе лучшего коня, Самолёта, и поехал на горы Сорочинские, топтать малых змеёнышей.

Скачет добрый конь, поскакивает, топчет змеёнышей, потаптывает, а зной летний так и палит удалого молодца; жарко ему, в пот ударило…

— Дай, — говорит, — выкупаюсь я в Пучай-реке.

Течёт речка Пучай тихонько, струйка за струйкою бежит по камешкам; разделся богатырь, снял свою шляпу широкополую, греческую, скинул своё цветное платье, доспехи богатырские и бросился в реку. Проплыл одну струйку, проплыл и другую; текут струйки тихохонько, смирнёхонько, песку не замутят.