Русские чернила

Его разбудил резкий звонок, и он не сразу понял, что звонят в дверь. Он с трудом вынырнул из сна, с помятым лицом и скверным привкусом во рту. Который теперь час? Сон ему снился странный. Они с отцом под дождем стояли у надгробия Виктора Нуара. У него в ушах все еще звучал до невероятия близкий отцовский голос, а на плече тяжело лежала его рука, совсем как в то последнее лето, когда отец пропал.

Николя тяжело поднялся и пошел открывать дверь. На пороге стоял человек с дорожной сумкой в руке.

– Да? – удивленно спросил Николя.

– Dottore Scarletti.

– Ах да, конечно, заходите.

В полном молчании врач выслушал Мальвину, измерил ей давление, прослушал сердце, деликатными и уверенными движениями прощупал живот. Он не говорил ни по-английски, ни по-французски. Несмотря на это, Николя удалось ему объяснить, что Мальвине плохо с самого первого дня в отеле, что ее часто рвет. Может быть, пищевое отравление? Или гастроэнтерит? Врач ничего не сказал, закончил осмотр и отправился в ванную вымыть руки. Вернувшись, он записал рекомендации и протянул Николя рецепт. Потом открыл сумку и вынул оттуда какую-то коробочку. Тест на беременность. Николя взглянул на него с удивлением. Тот пальцем указал на коробочку, потом на Мальвину и что-то быстро заговорил по-итальянски. Николя попросил повторить. «Incinta», – повторил врач несколько раз и руками изобразил большой, округлившийся живот. Жест получился весьма недвусмысленный.

Доктор ушел, а Мальвина встала, взяла коробочку и удалилась с ней в туалет. Николя ждал, обхватив голову руками. Прежде всего – ни о чем не думать, пусть голова совсем опустеет. Глаза его перебегали со стены на неубранную постель, с постели на нетронутую корзиночку с фруктами. Непонятно почему, но он вдруг вспомнил свой сон, дождь, могилу Виктора Нуара и стоящего рядом отца.

Тут в комнату с сияющей улыбкой влетела Мальвина, держа в руке пластиковую полоску, помеченную синим крестом.

– Николя, любовь моя, – выдохнула она, – у нас будет ребенок.

Воскресенье 17 июля 2011 года

Vanitas vanitatum et omnia vanitas

(Суета сует и всяческая суета)

Николя Кольт коллекционировал старинные наручные часы. Это была его страсть. При встрече с любым человеком он сначала замечал, какие на нем часы, а уж потом – какой у него цвет и разрез глаз. В двухэтажной квартире на улице Лаос он завел небольшой сейф в стенном шкафу, чтобы хранить там свои сокровища. Были одни часы, которые не давали ему покоя: ему отчаянно хотелось такие заиметь. Отцовские «Doxa Sub». Такие носил капитан Жан Кусто, такие были у Роберта Редфорда в «Трех днях Кондора». Знаменитые часы для подводных погружений, с завинчивающимся стеклом, славились своей герметичностью на больших глубинах. Теодор Дюамель никогда не снимал их с руки, даже на ночь. Когда Николя был маленьким, он любил свернуться калачиком у отца на коленях и слушать, как бьется его сердце и как тикают часы. Наверное, отец и утонул вместе с часами. Интересно, они тикали после его смерти? Может, они и теперь, заржавевшие, зарылись в песок или забились в какой-нибудь коралловый риф, а тело отца давно сожрали морские обитатели? Николя ни с кем не делился этими нездоровыми мыслями. Но с седьмого августа девяносто третьего года они часто его посещали.

В первый год подготовительных курсов ему казалось, что этим мыслям пронзительно созвучны строки песенки Ариэля из шекспировской «Бури»:

Full fathom five thy father lies:
Of his bones are coral made:
Those are pearls that were his eyes:
Nothing of him that doth fade[21]

.

Однажды, в девяносто девятом году, он увидел «Doxa Sub» в витрине магазина на улице Беарн. Сходство с отцовскими было настолько поразительным, что Николя зашел в магазин посмотреть на них. Часы положили перед ним на фетровую подставку. Застыв на месте, он долго вглядывался, прежде чем решился взять их и надеть на руку. Тот же до боли знакомый оранжевый циферблат, то же тиканье, та же застежка. Купить или не купить? Часы были дорогие, но если помогут бабушка с дедом, мать и тетки, то купить вполне можно. Или, скажем, получить в подарок по случаю получения степени бакалавра на будущий год. Кстати, ему к тому же исполнится восемнадцать. И все-таки он колебался. Его смущало, что всякий раз, как он захочет узнать, который час, на него будут накатывать воспоминания об отце. Сняв часы, он бережно положил их на подставку. Из магазина он вышел, борясь с черными мыслями и с ощущением небытия, которое всегда возникало за этими мыслями.