Русские дети. 48 рассказов о детях

Но я как слово «интернат» услышала – так с меня морок весь и сошёл. Как будто я не знаю, какие у нас интернаты. Будто я дура какая. Да девочки на форуме такое про эти интернаты пишут – ревмя только и реветь. Заживо в них все гниют, никто больше трёх месяцев не выдерживает. Их потом в братской могиле хоронят. А пенсию, которая по инвалидности, всю себе, в карман. И жируют. Девочки так пишут. И ведь, что смешно, сама же меня Маша к Интернету и подключила. И сама показала, где форум этот, где мамочки собираются, у которых дети не такие, как все. Мне только кнопку одну нажать – и я уже там. Читай – не хочу. Другого-то Интернета мне, слава богу, не надо. А она всё говорит – ну, пожалуйста, если сами заниматься не хотите, отдайте Костика в интернат, ну хотите, я на колени встану? Вы же так совсем мальчика погубите!

Тут я коляску с Костиком ногой отодвинула к бордюру, чтоб не укатилась, не приведи господи, и Маше этой всё выдала – по первое число. Так орала, что самой страшно вспомнить. Ещё хоть раз, мол, увижу, хоть на километр к моему ребёнку подойдёшь, я тебя своими руками придушу, сил, слава богу, хватит. И ничегошеньки мне за это не будет, потому что меня даже в тюрьму не посадят с ребёнком таким!

Ушла она, конечно. И больше мы с Костиком её не видели.

Слава богу.

Всё, в полотенчико тебя сейчас заверну – и пойдём есть и баиньки.

Не донесла я его, в общем.

Руки устали очень после этого ЕИРЦ. Это ж пять этажей вниз, от нас, потом пять – назад, да ещё в ЕИРЦ три этажа туда-обратно. И переход. Да в магазин коляску пока втащишь, вытащишь…

Три шага до кроватки не донесла.

Сама упала и Костика уронила.

Только головкой хрустнулся.

Я лежу – и думаю: всё. Убила.

А он, как почувствовал – голос мне подаёт. И в первый раз в жизни не заскрипел, не завизжал, а застонал так коротко. Как будто тоже устал очень.

А я встать не могу – так напугалась.

Лежу, и вдруг мне хорошо так стало, спокойно. За окном весна совсем – небо синее-синее, и ветки по нему. Будто эмаль. У мамы брошка такая была, в детстве ещё – овальчик синий, эмалевый, а по нему веточки тонкие нарисованы. Очень красиво.

Пол прохладный, твёрдый.

И Костик рядом. Тихий-тихий.

Тут я уши ладонями зажала, глаза зажмурила изо всех сил, а сама думаю – как тебе там, сынок? Страшно, наверно. Совсем темно. Ничего не слышно, ни единого звука. И даже шевельнуться толком нельзя.

А он опять застонал – тихонечко так. Но я всё равно услышала.

Обняла его, прижалась изо всех сил.

Сыночек мой, да разве ж я отдам тебя хоть кому-то?

Разве ж ты ещё хоть кому-нибудь нужен?

Я же одна на всём целом свете знаю.

Ты там – внутри.

Виктор Ч. Стасевич

Пряник

Сегодня как никогда хочется есть.

Школьные окна, как стёкла аквариумов, просвечивались, и за одним из них медленно, с сонной расстановкой в движениях техничка обмакивала нескончаемую половую тряпку в невидимое ведро.

Ах, как хочется есть.

От вечернего здания школы всегда веяло каким-то праздником, видимо, все первые сентября, Новые года и солнечные первомайские торжества пропитали её своим радостным конфетно-цветочно-флажковым потоком настроений.

Острая боль ломит где-то под ребром.

Сегодня сырой зимний день. Какой-то безрадостный и хмурый, он закончился унылым вечером. Впереди нескончаемая дорога до остановки пригородного поезда – «дизеля». Грубого покроя шуба на вате отсырела и оттягивает плечи, портфель, как облезлый пёс, болтается в руке и тыкается ребром в коленку.

Дома, наверное, жарят картошку. На сале, а может, отец решил показать своё кулинарное искусство – тогда на сливочном масле с чесноком. Щемящий запах чеснока пробивает сквозь жалкую струю света от фонарного столба. Остановился, сглотнул слюну, нет, показалось.

Снег не скрипит, а как-то жалостливо попискивает под резиной подошвы. Прошёл мимо громадного неуклюжего здания дворца культуры. В таком дворце впору лошадей разводить. Нищий строй аляповатых афиш выстроился вдоль дороги. Грубая ткань размалёвана грязными красками и обклеена бумажными вырезками. Сейчас фонари закончатся, дальше идти по темноте.

Нет, всё-таки очень хочется есть.

Впереди на тёмном фоне неба продавливается чёрный силуэт остановки на высокой насыпи. А вот и старые доски перрона, скрипят, стонут, видимо жалуются на свою конченную под ногами людей жизнь. Вдалеке загорается огонёк. «Дизель»! Вскоре он подходит, монументально, как пароход к пристани, наполняя всё вокруг ярким светом и тёплым солярочным благополучием. С шипением открываются двери, вот они – высокие железные ступени, вот долгожданный путь к теплу и еде. Вдруг на средней ступеньке вижу пряник. Господи! Пряник! В сахарной глазури, лежит как на полке магазина, пару сладких крошек отвалилось на грязные соскобы. Рука непроизвольно, как отдельный, не подчиняющийся мне механизм, хватает этого роскошного попутчика…

В тепле вагона, под тяжёлый гул старого дизеля, на отполированной многочисленными задами жёлтой деревянной скамье сижу и предаюсь блаженству, откусывая от промёрзшего пряника, смачивая слюной кусок сладчайшей мякоти.

Встреча