Русские дети. 48 рассказов о детях

– Обычно каждый берёт серебристый камень и подходит к ближайшему озеру. Кто хочет, погружается в воду, а кто не хочет, может просто стоять у берега. Там все собираются – люди, и арги, и грызуны, и собаки, и улитки, и прилетают плоды с ближайших кустарников и опускаются на камни. Очень важно касаться серебристого камня, когда произносится клятва.

– Как же я произнесу клятву, если здесь нет ни озера, ни камней?

– Озеро не так важно, – ответил Юрец. – А серебристый камень у меня есть. Один-единственный. Я привёз его с Аргентуса, чтобы он напоминал мне о доме.

И он вытащил из-под кровати коробку. Ту самую, которую я видел, когда они переехали. Обёрнутую в фольгу.

Он долго разворачивал фольгу, стараясь её не порвать, как будто даже она стала ценностью в результате соприкосновения с коробкой, в которой хранился камень. Потом он медленно открыл коробку. Я ждал, стараясь зачем-то не дышать и не сглатывать. Я ждал, что из коробки польётся сияние, но этого не случилось.

– Смотри, – торжественно произнёс Юрец. И я заглянул в коробку.

Там был обычный – не серебристый и не светящийся – камень. Серый. Похожий на пляжную гальку.

Юрец увидел разочарование у меня на лице и удивлённо спросил:

– Тебе что, не нравится серебристый камень?

Я не знал, что ему ответить. Сам он щурился, как будто в глаза ему бил нестерпимый свет.

– Он… не серебристый. – Мне не хотелось огорчать Юрца, но камень действительно был просто серый.

Юрец взял камень в руку и повертел его, другой рукой прикрывая глаза. Потом положил его в коробку и тихо сказал:

– Я понял. Ты просто не различаешь эту часть спектра.

Он сказал, что мой глаз устроен иначе, чем его, так что некоторые вещи я просто не могу видеть. И что мне остаётся просто поверить – этот камень серебристый и он очень ярко сверкает.

И я поверил.

И, держа этот камень в руках, я принёс клятву верности планете Аргентус в последний день лета.

Слова были простые:

«Клянусь всегда любить Аргентус и всех живых существ, которые его населяют. Клянусь всегда помогать им в беде. Клянусь быть частью Цепи».

Тётя Лена хотела, чтобы Юрец пошёл в мою школу, и обязательно в тот же класс, что и я. По возрасту он подходил для первого класса, по умственному развитию – тоже, и директор согласился, даже несмотря на то, что Юрец не ходил в нашу нулёвку и «был на инвалидности» (естественно, тётя Лена не стала рассказывать директору про Аргентус и особенности адаптации к земным условиям). У нас хороший директор, и он считает, что «особые дети» должны учиться с обычными. Тётя Лена очень обрадовалась, что Юрца взяли. Она считала, что я помогу ему влиться в коллектив. И моя мама так считала. И я так тоже считал. Более того. В глубине души я верил, что и Юрец, в свою очередь, поможет мне не то чтобы влиться в коллектив – я ведь ходил в нулёвку и уже был его частью, – но заслужить уважение, что ли. Я не был изгоем, нет. Но если вообразить, что мужская часть нашего класса – это обезьянья стая, я в этой стае за год нулёвки не дослужился до альфа-самца. С гаммы я едва дотянул до беты. Поэтому я возлагал достаточно смелые надежды на дружбу с Юрцом. Было совершенно очевидно, что никто, кроме меня, не приведёт в школу собственного подшефного, практически ручного инопланетянина. И никто, кроме меня, не улетит через шесть недель на Аргентус в качестве посланца Земли.

Всё пошло не так. С первого же сентября. Когда мы выстроились с букетами на торжественную линейку у школы, а хор из нулёвки запищал: «Первоклассник, первокла-а-а-ассник, у тебя сегодня пра-а-а-аздник», а мама и тётя Лена зачем-то заплакали, – уже тогда я понял, что что-то идёт неправильно. Мы с Юрцом стояли рядом, а Оля Котина и, конечно, все её девочки на побегушках (она у них считается самой красивой в классе, и все девчонки ей вроде как поклоняются) стояли сзади и хихикали нам в спину. А ребята – например, Лёша Сёмин и Макс Францев, наши альфы, – те вообще ржали в голос, как кони. И даже Петя Грачёв, очкарик, несчастная недогамма, который в прошлом году искал моей дружбы, – так вот, даже он принимал участие в общем веселье, беззвучно как-бы-давясь-от-как-бы-неудержимого-хохота.

– А новенький – даун, – сказал после линейки Макс Францев.

Юрец в это время отошёл к тёте Лене, она пшикала его из баллончика.

– Он не даун! – возмутился я.

– Не совсем даун, – осторожно встрял Петя Грачёв. – Мой папа врач, я немножко разбираюсь… То есть он, конечно же, с серьёзными отклонениями… но я полагаю, что это какой-то другой синдром. – Петя Грачёв поправил очки, при этом умудрившись украдкой мне подмигнуть. Он, кажется, считал, что не только набирает себе лишние баллы, но и делает мне некое одолжение, снимая диагноз «даун» и заменяя его чем-то более расплывчатым.

– В любом случае он урод недоразвитый, – констатировала Оля Котина своим специальным «принцессным» голосом. – А Андрей Макаров с ним дружит.

– Вот именно, – поддакнули её фрейлины.