Русские дети. 48 рассказов о детях

Мне особенно хотелось увидеть зелёный луч именно сегодня, потому что этот поход должен был стать для меня последним. На долгое время, а может быть, и насовсем. В предыдущем году я женился, этой осенью мы ожидали ребёнка, и центр моих интересов как-то сам собой сместился в сторону дома и семьи. Часть биографии, посвящённая парусу, магнитной девиации и морским узлам, неотвратимо уходила в прошлое. Уходила без киношных скандалов, спокойно и светло, как вот это солнце, повисшее над чистым розовым горизонтом. Просто после работы и по выходным дням меня стало тянуть уже не в яхт-клуб, а в нашу комнату в коммуналке, где скоро должна была появиться маленькая кроватка. Всё просто: начиналась новая жизнь. И в переносном смысле, и в самом прямом.

В должный срок у меня родится дочь, и во время её детских болезней я начну читать ей вслух книги о морских путешествиях. Потом вытащу с дальней полки учебник по морской практике и парусному делу. И наконец, мы вместе вернёмся на яхту: я – помощником капитана, дочь – сперва юнгой, потом матросом и в конце концов… боцманом.

Солнце уходит за горизонт, чтобы вернуться.

Но всё это будет потом. Долгие годы спустя…

Я родился в Кронштадте.

Теперь поперёк залива воздвигнута дамба, и в Кронштадт – то ли отдельный город, то ли район Петербурга – можно проехать на автомобиле. Ещё несколько лет, и не все будут помнить, что когда-то Кронштадт являлся сугубо военным и очень закрытым местом, которое редко упоминалось в городских новостях (разве что в связи с героическим прошлым) и куда «посторонние» не могли попасть без страшного пропуска, заверенного в Большом доме[1]. Дочь как-то сказала, что по её детским представлениям Кронштадт был этаким питерским Китежем: мифическим городом-на-воде, о котором все слышали, но где, в сущности, никто не бывал.

Ну а моё едва ли не самое раннее детское воспоминание явно связано с поездкой то ли из Кронштадта в Ленинград, то ли обратно. Я просыпаюсь на руках у родителей; непогожий осенний вечер, на причале горит единственная лампочка, в её свете хорошо видны струи дождя, вокруг толпятся люди, они чего-то нетерпеливо ждут и волнуются… Я, совсем маленький, завёрнут в одеяло и ощущаю рядом надёжное присутствие родителей. Успокоившись, я засыпаю…

Мы жили в Кронштадте, потому что мой отец был красным командиром. Он командовал зенитным артиллерийским полком. Сейчас начальника подобного ранга возила бы служебная машина. Тогда – в двадцатые годы двадцатого века – отца доставляла на службу конная двуколка. Красные командиры, которых никто не называл «белогвардейским» словом «офицеры», были вчерашними рабочими и крестьянами. Мы жили на улице Велещинского в двухэтажном деревянном доме с печным отоплением; во дворе у каждой семьи имелся сарайчик для дров. Тем не менее «удобства» в нашем доме были уже вполне городскими. Сейчас это вызывает улыбку, но некоторых командирских жён ужасно возмущал смывной туалет прямо в квартире:

– Безобразие! Не могли устроить какой следует – во дворе!

Город Кронштадт стоит на острове Котлин.

Название «Кронштадт» знают все, при слове «Котлин» зачастую недоумённо хмурятся. Однажды мы с дочерью услышали от экскурсовода: дескать, название острова восходит ко временам войн со шведами, когда петровские солдаты так быстро вышибли оттуда врагов, что на лагерном костре остался даже котёл с недоваренной кашей.

Мы дружно и самым неучтивым образом расхохотались. Кто интересуется, тот знает, что названия «Котлин остров» и «Котлино озеро» (для Финского залива) употреблялись ещё за несколько веков до Петровской эпохи – во времена, когда в Балтийское море нередко заходили киты.