Русские дети (сборник)

Зато у Артёма был лучший в мире папа — слова «отчим» мальчик ни разу в жизни не произнёс, он и значением его не интересовался. Хотя по части значений разных слов всегда был на высоте. Поправлял учителей, если они ошибались, — в слове апостроф ударение падает на третий слог, Майя Давыдовна, а роман этот написал не Уайльд, а Стивенсон. Подсказывал нужное слово, соскочившее по дороге от мыслительного к речевому аппарату. Пал Тиныча беспокоила нервная разговорчивость Артёма — но в отличие от жены, он не верил, что этот вывих вправят в военном училище.

Рита сердилась, когда Пал Тиныч входил в детскую ночью и слушал дыхание сына — ему казалось, что он как-то слишком тихо спит. Он боялся за него, мучительно жалел в отрочестве — самом уязвимом возрасте, когда сам себе не рад. Прыщи, голос, срывающийся от тенора к басу, вечный страх, что родители вдруг сделают что-то не так при друзьях, будут выглядеть смешно, опозорят. Наедине Артём всё так же доверял отцу, но стоило появиться сверстнику — менялся, грубел, грубил. А потом вырос, повзрослел, уехал. Девочка у него — китаянка. Пал Тиныч скучал, писал письма, отправлял деньги. Нелишние, пока учится.

Место, которое осталось пустым после отъезда сына, оказалось каким-то уж слишком большим — его нельзя было закрыть ни обычной жизнью, ни работой. Пал Тиныч смотрел по сторонам, видел озлобленную Риту, которую он всё равно никогда не бросит, и думал — вот так и прошелестят все эти дни-годы впустую, будто это и не годы, а страницы, которые скролит в своём планшетнике Вася МакАров.

Потом на одной странице случился сбой системы — в лицей пришла Диана.

Пал Тиныч отлично помнил этот день. Было так: сидит он в лицейском буфете. И тут входят три ведьмы — Кира Голубева, а с ней ещё две мамашки, одна в розовом и блестящем, другая — в чёрном и клёпаном.

— Видели новую по музыке? — спросила клёпаная. Многодетная мать, между прочим, Пал Тиныч имел честь обучать истории всех её отпрысков.

— Нет пока, — заинтересовалась Голубева, не сразу почувствовав, как розовая и блестящая дёргает её за рукав — новая по музыке уже зашла в буфет и осветила его своим невозможным мини. Пал Тиныч пролил на стол кофе. Клёпаная выронила из кошелька всю мелочь, и дети, которые стояли в очереди за плюшками, начали подбирать её, стуча лбами.

— Это ещё что такое? — вымолвила Кира Голубева, не с первой попытки придав лицу нужный презрительный вид (получился вначале удивлённый, а потом завистливый).

— Это наш новый учитель по музыке, Диана Романовна! — крикнула одна из Крюковых, кажется Настя.

Диана покраснела — чудесным, ровным румянцем, не то что Кира Голубева: у той в припадках злости проступали на щеках неопрятные красные материки. Южная Америка на правой щеке и Австралия — на левой. У Дианы даже румянец был совершенство.

— Ну и титаники ничего так, — снизошёл до новой учихи Миша Карпов.

Пал Тиныч сделал вид, что не заметил этой фразы, уткнув шейся в беззащитную спину Дианы — и трепетавшей там, как стрела. Бесполезно замечать — такие, как Миша Карпов, сын богатых родителей, всегда вне подозрений и замечаний. Хорошо, что Миша не такой уж и злой человек — и не такой назойливый, как Вася МакАров: от того даже школьная уборщица, дама не из робких, прячется в туалете. Заболтать может насмерть.

Пал Тиныч однажды оставил Васю после уроков переписывать тест по Смутному времени, попросил посидеть с ним школьного психолога. Та давно строила куры историку и потому согласилась, а когда Пал Тиныч, пообедав под ледяным взглядом Киры Голубевой, вернулся в класс, психолог стояла над Васиным столом и криком кричала:

— Да алкаш он, Вася! Обычный алкаш!

— Что у вас происходит, Олеся Васильевна? — испугался Пал Тиныч. По пищеводу, как в лифте, стремительно летела вверх котлетка, и так-то плохо прожёванная.

— Сама не знаю, — объясняла потом Олеся Васильевна. — Он меня вывел как-то неожиданно на разговор о моём муже. Слушает, спрашивает. Как взрослый! Ну надо же! Хорошо, что никто не слышал.