Русские флотоводцы. Исторические портреты

Утром 7 октября 1724 года три пушечных выстрела с прежней крепости Кроншлот возвестили сбор. Промокшие насквозь священники отслужили молебен. Пётр взял три куска дёрна и уложил их на то место, где должна была подняться крепостная стена. За ним последовали императрица и иноземные послы. Вновь грянули пушки, возвещая о рождении Кронштадта.

Перед подернутыми грустной пеленой глазами Григория Спиридова всё это промелькнуло в одно мгновение. Гулкие возгласы конца проповеди неслись из собора.

— Оставляя нас разрушением тела своего, дух свой оставил нам. Какову он Россию сделал, такова и будет: сделал добрым любимою, любимая и будет; сделал врагам страшною, страшна и будет, сделал на весь мир славной, славна и быти не перестанет…

«А теперь Петра не стало, что-то будет…» — успел подумать Гриша, и тут же раздался залп крепостных орудий, затрещала ружейная пальба.

Спустя неделю на престол взошла жена Петра — Екатерина I (Марта Скавронская).

Первые месяцы после смерти Петра флот ещё жил по его канонам, писаным и неписаным правилам. Гигантский маховик обновления России, запущенный могучим гением, ещё не успел заметно сбавить обороты. Но в государственном механизме уже слышны были скрипы, постепенно тормозившие его движение.

Строгий регламент, определённый для строя кораблей, основа флотской организации, стал нарушаться всё чаще. В первую же кампанию без Петра, в 1725 году, многие корабли в совместном плавании не выдерживали диспозиции, сигналы флагмана исполняли медленно, а иногда, что самое страшное для боевого строя, не выполняли вовсе. То ли по небрежности, то ли по нерадивости. Сказывалось также то, что ещё многими кораблями командовали иностранцы. «Плуты», как звал их Пётр, боялись его гнева и служили в большинстве своём не за совесть, а за страх. Прежде всё это понимал Пётр и уже в 1722 году издал указ о приёме в морские школы только русских подданных. Но и эту поросль надо было пестовать…

На нужды флота отпускалось всё меньше и меньше средств. Резко сократилось строительство кораблей. Галерный флот значительно уменьшился, а новые галеры почти не строили. Старые корабли приходили в ветхость, гнили… Адмиралтейство хирело, забывалось и терялось всё созданное при Петре I…

Ещё в большей степени петровскую дисциплину в армии и на флоте, основанную на строгой справедливости: «Что посеешь, то и пожнёшь», поколебали привычки ставить выше всего протекцию и связи…

Минуло три года. Екатерина скончалась, ненадолго пережив супруга.

На престол вступил двенадцатилетний внук Петра Великого, Пётр II. Вскоре впал в немилость и был сослан в Сибирь Меншиков. Двор покинул Петербург и переселился в Москву. Туда же переехал и генерал-адмирал Апраксин, возглавлявший Адмиралтейств-коллегию. Флот явно терял своё прежнее значение, о нём попросту забыли.

Штурманская рота Морской академии, в которой эти годы обучался Григорий Спиридов, была основана в 1715 году. Изучали там арифметику, геометрию, пушечное дело, а главное — мореходное искусство. Кроме наук обучали фронтовой службе в строю. Начальствовали над воспитанниками гвардейские офицеры. В летние кампании они находились в плавании на боевых кораблях эскадры.

Григорию повезло уже в первой кампании. Его назначили на линейный корабль «Святой Александр», которым командовал капитан-командор Бредаль, один из боевых офицеров Петра I. От внимания Бредаля не ускользнуло усердие и расторопность юного волонтёра.

На корабле моряки строго придерживались Морского устава Петра: «Всякий человек, когда ни спросят, должен знать свою должность и место». В бою они старались следовать петровскому завету — «порядки писаны, а времён и случаев нет». Пять лет, пять кампаний… Нелёгкие ступени вели к желанной цели — званию мичмана офицера флота. Последнюю, самую трудную гардемарин Спиридов одолевал самостоятельно, вдали от столицы, на Каспии.

…Июньским днём 1728 года сухой, жгучий ветер, поднимая тучи песка, ворвался на пустынные улочки Астраханского порта, гудел в саманной крыше двухэтажного деревянного здания Адмиралтейства. В небольшую комнату адмиралтейского начальника, капитан-командора Мишукова, вошёл гардемарин Спиридов.

Сорока пяти лет от роду, Захарий Мишуков в молодости слыл способным моряком, первым из русских командовал фрегатом. Пётр жаловал его и приблизил к себе. В Петербурге Захарий прославился после следующего случая. На одном из пиршеств в Кронштадте, любивший выпить Мишуков сидел рядом с Петром и, сильно захмелев, вдруг заплакал.

— Чего, дурень, слёзы льёшь? — спросил удивлённо царь.

Всхлипывая, Захарий ответил:

— Нынче, государь, твоими заботами столица и крепость на Неве сподоблены, добрый флот ты завёл, а здоровье-то своё подрываешь. Ежели что стрясётся, на кого ты нас покинешь?

— Как на кого? — изумился Пётр. — У меня есть наследник, царевич Алексей.

— Ох! Да ведь он глуп, всё расстроит, — выпалил вдруг Мишуков, и все за столом оцепенели.

Пётр слегка побледнел, заиграл желваками. Такое он слышал впервые.

Усмехнувшись, треснул Мишукова по голове:

— Дурак! Этого при всех не говорят.