Читаем Русские гусли. История и мифология полностью

Русские гусли. История и мифология

Резная икона. Никола Можайский

Автор-сказитель явно не ставит задачу сообщить слушателю былины языческую мифологию, она, вероятно, в значительной мере и так была известна современникам. Примечательно, что теперь для того, чтобы вскрыть логические взаимосвязи поэтических образов, приходится проводить специальное исследование. Это говорит о том, что понимание смысла мифопоэтических образов, применяемых в былине, в наше время уже основательно забыто, а прежде же они были понятны всем слушателям, иначе к чему их использовать? Процесс утраты понимания символического языка, используемого в былине, в наше время уже завершился. Следы начала этого процесса мы обнаруживаем в тексте былины. В то время система образов-символов еще использовалась и была понятной, но уже утратила связь с религиозными представлениями древних, сохраняя, в прочем, связь с мифологией.

Сравнивая былинные образы Николая Чудотворца и морского царя, можно заметить, что сказитель симпатизирует, явно не морскому царю, а Николе Можайскому и считает его намного более могущественным:

1. Святитель приходит в морское царство незримым для глаз Чуда-морского, то есть языческий бог — морской царь не имеет власти не только над деятельностью христианского святого, но даже не в силах увидеть его.

2. Святитель Николай даёт Садку советы, из которых следует, что былинному Николаю Угоднику хорошо понятны все намерения и хитрости морского царя.

3. Отчетливо видна симпатия сказителя к Николе Можайскому в противопоставлении действий христианского и языческого персонажей былины. Хорошо заметно, что Садко в былине на стороне христианина Николая Чудотворца, а тот, в свою очередь, на стороне христианина Садка.

4. Морской царь берет Садка в плен, а Николай Чудотворец его из этого плена выводит. В этом мифологическом противопоставлении видна параллель с евангельским преданием о том, как Спаситель-Христос выводит из ада праведные души, и аналогия с тем, как свет христианской веры освобождает человеческую душу от языческих иллюзий и наваждений.

Былинный Садко и его дружина, безусловно, христиане. Они молятся Николе Можайскому, каются перед Богом за грехи, строят по возвращении в Новгород церковь. Однако в их действиях и образе мысли еще остаются черты дохристианских представлений древних славян, но в большей степени уже не в качестве религиозных практик (кидание жребия, принесение жертвы Морскому царю и прочее), а в виде обычаев и традиций, зачастую полностью утративших связь с языческой религией.

Храм Спаса Преображения на Ильиной улице (1374 г.)

Есть в тексте и еще один разряд ритуальных действий, который нельзя напрямую отнести ни к православному христианству, ни к дохристианской славянской вере, ни к утратившему мифологическую логику суеверию. Эти ритуальные действия, на наш взгляд, проистекают из обрядовой практики гусляров. К моменту создания былины гусляры, видимо, в своем подавляющем большинстве стали христианами, но инерция традиции обучения, сложившиеся древние способы передачи опыта и поэтапные посвящения, восходившие к глубокой древности, были еще весьма распространены. И инерция этой уже не религиозной, а, можно сказать, корпоративной традиции действовала еще долгое время в православной Руси.

Такими обрядовыми действиями можно считать игру Садка на берегу Ильменя, его поездку куда-то на Балтийское море для прохождения инициации. Сон, инсценирующий его ритуальную смерть, игра на гуслях Морскому царю с последующим разрушением гуслей, «брак» с речкой Чернавой и пробуждение, символизирующее получение нового знания и нового статуса.

Все эти размышления приводят нас к мнению, что гусляр Садко был по вероисповеданию православным христианином. Черты дохристианской мифологии, заметные в былине, происходят из мифопоэтической инициационной практики, принятой в корпорации гусляров еще задолго до воцерковления новгородцев. Эти обычаи и после принятия Православия длительное время сохранялись в среде гусляров уже не как религиозная практика, а как национальная традиция передачи опыта.