Русские и государство

«Крымская весна» не имела бы ни смысла, ни оправдания вне апелляции к праву русских на национальное воссоединение в ситуации возникшей угрозы (можно спорить, как далеко заехали бы пресловутые «поезда дружбы», но дело не только в угрозах физической безопасности, а в угрозах идентичности – после второго Майдана разворот от мягкой украинизации к жесткой был очевиден и неизбежен). К этому праву апеллировала уже упомянутая «крымская речь» президента Путина.

Можно было бы усмотреть в этом традиционно инкриминируемое властям желание прикрыть свои интересы национальной идеей, если бы в данном случае дело не обстояло с точностью до наоборот. Интересы правящей группы как раз состояли в том, чтобы ни в коем случае не зайти слишком далеко, не заиграться в патриотизм, не принять его всерьез. Именно поэтому и ближний круг, и сторонние «кремленологи» были в шоке от решения президента о присоединении Крыма. Многие до сих пор не понимают, почему он его принял, ограничиваясь психологическими объяснениями (в диапазоне от «обиделся – погорячился» до «сошел с ума»). Хотя причина, я полагаю, на поверхности: президент Путин – единственный представитель российского правящего слоя, которому, помимо всего прочего, нужно думать о собственном лидерстве в глазах большинства. И как следствие, считаться с национальным самосознанием большинства в критические моменты истории[3]. Это и есть один из способов, каким идея – в данном случае, национальная идея – может влиять на власть.

Конечно, некоторые ссылаются на сугубо геополитические резоны возвращения Крыма, необходимость присутствия в Черном море, роль Севастополя как базы российского флота. Все это имеет место. Но с чисто технической точки зрения американское военное присутствие в Севастополе, которое, как нам говорят, удалось предотвратить в ходе «операции Крым», мало чем отличается от американского военного присутствия в Батуми или Одессе, где оно может быть развернуто хоть завтра. И вероятность такого развертывания в итоге, будем откровенны, только возросла. Но именно в Севастополе после событий 23 февраля возникла ситуация «или – или»: или Россия поддерживает произошедшее в городе восстание со всеми вытекающими последствиями, или наблюдает, как оно будет раздавлено. Реализовать принятое решение оказалось возможным, потому что Севастополь является базой российского флота. Но вот принять его, осознавая всю серьезность последствий, – только потому, что он является средоточием русского самосознания.

То есть в данном случае реальная побудительная причина исторического решения по большому счету вполне совпадала с декларируемой, противореча при этом не только интересам правящей группы, но и идеологическому официозу.

Последнее особенно примечательно. С начала 90-х годов официальной доктриной РФ было построение нации в существующих границах – нации по прописке, нации по паспорту. Одним словом – «нации россиян», к которой севастопольцы и крымчане в целом заведомо не относились. Российский официоз, как уже отмечалось, нарочито игнорировал русский фактор. Но в критический момент реальной рамкой морально-политической солидарности стала не территория, а культура: русская культура, русское историческое самосознание и соответственно – русская нация. Мы получили наглядное подтверждение того, что наша национальная общность имеет не административно-территориальный, а культурно-лингвистический фундамент.

Где опасность, там и спасение

При этом не будем питать иллюзий – те дефекты и противоречия постсоветской государственной модели РФ, о которых шла речь выше и будет идти еще на страницах этой книги, никуда не исчезли. Люди вообще непоследовательны. Но история последовательна и часто раскрывает за вас логику сделанного выбора, даже когда вы хотели бы остановиться.

Как говорили стоики, прозорливых судьба ведет, а остальных тащит за волосы. После Крыма был Донбасс. Совсем не такая красивая история, из которой уже нет хорошего выхода. Тем не менее пока ее исход остается открытым. С каждым днем пространство маневра Кремля сужается, оставляя выбор между беспримесной капитуляцией и дальнейшим движением за «красные флажки» нового мирового порядка. Что зависит от этого выбора? Помирятся ли Россия и Запад? Простит ли нас всемирный шериф или наложит дополнительные взыскания? Вовсе нет. На ближайшие годы логика конфронтации не имеет альтернатив. Вопрос лишь в том, будем ли мы в этой игре с многократно превосходящим противником собранной и волевой нацией или просто продолжим надеяться, что за волосы нас будут таскать не очень больно.

Мы не можем знать, каким окажется этот исторический выбор в итоге, но не можем не видеть, насколько расширилось пространство возможного. И соответственно – пространство воздействия на ситуацию. Поздно «быть реалистами» – когда реальность начинает превосходить ожидания (как худшие, так и лучшие). В такие моменты ты получаешь не то, «чего ты хотел», а то, «что тебе нужно».