Русские и пруссаки. История Семилетней войны

1 октября русская армия продолжала марш на Глогау. Она заняла позицию у Гросс-Оштейна и Куттлау, где ей пришлось оставаться до 22-го. Салтыков сразу же понял, что не сможет не только захватить Глогау внезапным приступом, но и вести правильную осаду крепости из-за недостачи необходимых для этого средств.

2 октября Фридрих II вошел в Глогау и в течение всего октября стоял лагерем в окрестных деревнях. Ожесточение его против неприятеля только возрастало, и он писал принцу Генриху: «Вы не можете представить себе, какие зверства совершили и совершают эти подлые русские. У нас словно оживает история Синей Бороды^{63}. Никогда еще не бывало народа столь варварского, бессмысленного и зверского»[235].

Бессмысленность состояла, очевидно, в том, что ему приходилось сидеть в этой дыре — Глогау, когда было столько дел в Богемии, Саксонии и Померании. С первого же дня он не просто надеялся, а буквально вожделел отступления русских. Ведь их тяжелый обоз уже направился в Польшу и, несомненно, армия должна была последовать за ним. Мы увидим, что Салтыков весьма нелюбезно держал Фридриха в бездействии у Глогау целых пять недель — до 5 ноября!

Обе армии, основательно укрепившись, следили друг за другом. Только 5 октября, когда пруссаки попытались поставить батарею перед Шофзеном, началась перестрелка через Одер, продолжавшаяся два дня. Было убито 15 чел. и 10 лошадей. Но затем уже ничто не нарушало тусклую скуку лагерной жизни.

Из этого Богом забытого места король продолжал поддерживать свою обширную корреспонденцию — его заботили дела в Канаде и Индии, и он надеялся, что потеря двух колоний^{64} заставит наконец французов заключить мир; одно за другим следовали приказания берлинскому правительству, войскам в Саксонии, Вестфалии и Померании. 1 ноября был произведен торжественный салют, чтобы русские поверили в победу принца Генриха над Дауном. Фридрих развлекался также стихами и философскими опытами. В Кёбене он вспомнил, что именно в этих местах знаменитый Шуленбург совершил прославившее его отступление после победы Карла XII при Гуpay^{65}, и у него родилась «идея написать о военных талантах и характере сего государя»[236].

Досуги Салтыкова были не столь разнообразны и литературны. Он не баловался с музами, а беспокоился более всего о том, почему Даун не спешит на помощь, пока русские сковывают Фридриха, хотя и знал, что австрийский фельдмаршал продолжал бездействовать, боясь принца Генриха и даже короля, который мог «внезапно свалиться на него». Салтыкову было известно и то, что Кауниц, Эстергази и Сент-Анд ре не переставали жаловаться на русскую армию и обвиняли его самого в пассивности под Глогау и за отказ отпустить Лаудона вместе с русским подкреплением в 20–30 тыс. чел.

Он с горечью доказывал в своих письмах и донесениях[237], что от него требуют не только невозможного, но и бессмысленного, чуть ли не предательства. Штурмовать Глогау в присутствии прусской армии под командованием самого Фридриха II? Пытаться вести правильную осаду, не располагая для этого никакими наличными средствами? Отправить с австрийцами 20 тыс. русских, имея всего 40 тыс.? Пожертвовать интересами России ради великих прожектов того самого тактика, который упускал все представлявшиеся ему возможности?

22 октября Салтыков снял лагерь и направился к Герренштадту, где после отказа коменданта Клейста сдать город подверг его бомбардировке. Лаудон предложил ему возвратиться для осады Глогау, заверяя, что король будто бы уже ушел в Саксонию. Салтыков не возражал, однако на самом деле Фридрих оставался на своей позиции, не обманувшись ложным отступлением русских. В таком положении никто не мог предпринять каких-либо действий. Лаудон еще раз просил подкрепление в 30 тыс., и Салтыков опять твердо отказал ему, однако Конференция, не столь заботившаяся о русских интересах, предписала отправить 20 тыс. чел. Салтыков в принципе не возражал, но сопроводил свое согласие такими оговорками, что Лаудон сам не принял их.

Теперь уже ничто не мешало отходу русской армии на свои привисленские винтер-квартиры. Кампания 1759 г. завершилась.

5 ноября Фридрих II, избавившись от столь длительного соседства с русскими, снял наконец свой лагерь и ушел на запад. 14-го он писал Финкенштейну: «Русские, до отвращения пресытившись австрийцами … несомненно, согласятся на сепаратный мир»[238].

Он был прав относительно первого, но заблуждался во втором, петербургский двор, недовольный бездействием Дауна, отвечал Эстергази, что августовские предложения Лаудона «истощили бы самое невозмутимое терпение» и недовольство фельдмаршалом Салтыковым основано на оскорбительных предубеждениях. В беседах с Лопиталем снова возвратились к идее о непосредственном и более тесном союзе с Францией, хотя бы только для того, «чтобы противостоять усилению Австрийского дома». Впрочем, и эта попытка не увенчалась успехом. Но русские не падали духом, и, как писал наш посланник, «одержанные победы еще более увеличили их надежды».