Русские и пруссаки. История Семилетней войны

Бестужевым владела навязчивая идея — при первой же возможности сломить могущество Фридриха II. 7 мая 1753 г. канцлер читал императрице свою знаменитую промеморию, где перечислял всё возраставшие опасности со стороны этого соседа: захват Силезии, разграбление Саксонии, чьи миллионы позволили ему увеличить свою армию с 80 до 200 тыс. чел., претензии на Ганновер, Курляндию и Польскую Пруссию. «…Дед и отец его, не имевши толиких сил поблизости к России, не гордиться и ссориться, но союза с нею искать принуждены были, следовательно, и сим союзом и силы российские прирастали, по меньшей мере с той стороны опасаться нечего было. Напротив уже того, какая великая разность!»[10] По мнению канцлера, интересы России требовали защищать те страны, которым угрожает Фридрих, и необходимо «изничтожить его силы». В 1756 г. Бестужев ещё раз повторил, что надобно «сделать так, чтобы гордый сей государь вызывал лишь отвращение у турок, поляков и даже шведов».

При сложившейся в Европе общей ситуации не вызывало сомнений то, что война с Пруссией повлечёт за собой столкновение с Францией и другими странами династии Бурбонов и рассчитывать можно было только на союз с Австрией и Англией. Франция, по всей видимости, неразрывно связала себя с Пруссией, и, кроме того, отношение к ней царицы становилось с каждым днём всё более враждебным. Именно Франция в 1751 г. принудила Россию уйти из оккупированной уже Швеции[11], и в то же время её константинопольский посланник Дезальёр всячески старался поднять турок.

Но возобновить отношения между Версалем и Петербургом было трудно отнюдь не из-за нежелания Елизаветы. Напротив, ещё с тех пор, когда она лелеяла надежды стать французской королевой, у неё всегда сохранялась живая симпатия к нашей стране и нашему королю. Она как будто унаследовала французские склонности своих родителей. Тогдашний её фаворит, Иван Шувалов, любил всё наше: искусства, язык, нравы, моды. Как сказал Фридрих в 1760 г., «он француз до мозга костей».

Но канцлер Бестужев не собирался сдавать свои позиции. Он ненавидел Фридриха, и это была ещё одна причина его неприязни к Франции как союзнице Пруссии. Всей своей политикой и всеми средствами, используя в том числе и чёрный кабинет[12], он противодействовал сближению с ней. В 1754 г. был арестован и заключен в Шлиссельбургскую крепость некий кавалер де Валькруассан, приехавший из Франции, возможно, с секретной миссией.

Доверенным самых интимных чувств царицы и в некотором смысле надзирающим за Бестужевым был вице-канцлер Воронцов. Так же, как и она, он неприязненно относился к Фридриху и благосклонно к Франции, но излишняя осторожность не позволяла ему открыто противодействовать видам своего официального начальника. Он ограничивался лишь тем, что внимательно следил за его политическими ошибками.

Правительства и дипломатии обеих стран упорствовали в своей взаимной враждебности. Однако у Людовика XV уже появилась своя собственная политика, отличная от правительственной, — начиная с 1747 г. в игру вступает его секретная дипломатия. С другой стороны, у Елизаветы ещё сохранялись прежние симпатии, и, кроме того, её начинала тяготить опека канцлера. Помимо официальной дипломатии, тайной полиции и чёрных кабинетов обе августейшие персоны находили средства и способы для взаимного изъявления своих чувств. Пока кавалер де Валькруассан томился в Шлиссельбурге, некий французский негоциант Мишель де Руан, живший в Петербурге и ездивший по делам в Париж, возил у себя в тюках политические депеши. В 1755 г. с секретными инструкциями короля в Петербург отправился шотландец Макензи Дуглас. Воронцов не решился представить его царице, однако согласился передать ей привезённые предложения, после чего Дуглас, несмотря на этот успех, сразу же уехал из Петербурга, опасаясь Бестужева. На следующий год он возвратился с письмом нашего министра иностранных дел уже как агент обеих дипломатий — секретной и официальной. Говорили, чтобы избавиться от него, Бестужев замышлял чуть ли не убийство. Тем не менее Дугласу удалось добиться приёма у царицы и устроить подписание договора, о котором будет сказано далее (присоединение России к Первому Версальскому трактату). Подобный способ ведения политических дел обеими великими державами ещё более оттенялся той ролью, которую играл один гермафродитический персонаж — секретарь Дугласа кавалер д’Эон. И только в июле 1757 г. королевский посланник маркиз де Лопиталь торжественно въехал в Петербург, а посланник царицы Михаил Бестужев, родной брат канцлера, занял пустовавшее уже восемь лет место в Париже.