«Русские идут!»

Нетрудно понять, что молодому и очень резвому Убаши, мечтавшему быть самым главным, как прадед, такие нововведения пришлись крайне не по душе, и этим, безусловно, нашлось кому воспользоваться. Довольно скоро в калмыцкие улусы вернулся с Кубани и был прощен один из экс-претендентов, Цебек-Доржи, сумевший понравиться юному хану своим полным неприятием «зарго» и, став его ближайшим советником, принялся понемногу настраивать неопытного юношу против России. Уверяя, в частности, что раз русские поступили с ним так нехорошо, то и он вправе ответить им адекватно. Например, бросив все и вернувшись в родную, некогда покинутую Джунгарию, где китайцы лояльных монголов очень даже привечают, а реки вообще, – недаром же певцы поют, – текут молоком и медом. Трудно сказать, в самом ли деле Цебек-Доржи действовал по наводке Крыма, пославшего ему «сорок сумок золота, сорок кувшинов серебра», но факт остается фактом: работал он настойчиво и аккуратно, понемногу собирая вокруг себя кружок нойонов, считавших, что с Россией пора разводиться.

Резоны при этом у каждого были свои, – главному ламе ханства не нравилось, что калмыки принимают православие, кто-то не попал в «зорга» и обиделся, еще кто-то надеялся, воспользовавшись таким поворотом, сделать карьеру, а еще подливали масла в огонь и недавние эмигранты из разоренной Цинами Джунгарии, которым на Волге не нравилось и хотелось домой, – но разговорчики понемногу превращались в заговор, развитию которого, помимо прочего, способствовали и объективные обстоятельства. В первую очередь, недовольство калмыков, и не только знатных, запретом переходить на левый берег Волги. Логика в таком запрете была: Россия вновь воевала с турками и заботилась об облегчении мобилизации, но хозяйства кочевников от уменьшения территории пастбищ страдали, скот голодал и погибал, вслед за ним голодали люди, а голод никогда не способствует симпатий к власти. И это соображение заставляло нойонов думать о побеге в Китай еще серьезнее, ибо объявить виновницей всех бед русскую администрацию означало отвести обвинения от себя.

Железный поток

Короче говоря, к 1770 году все было уже готово. Недоставало только отмашки от хана, – Убаши никак не мог решиться сжечь мосты, – но и за этим дело не встало: летом 1770 года, пребывая в действующей армии на Северном Кавказе, хан поссорился с русским командующим, генерал-майором Медемом и, умело доведенный «ближним кругом» до белого каления, приказал коннице возвращаться в родные степи. А это уже называлось дезертирством, прецедентов за всю историю калмыков не имело и ничем хорошим кончиться не могло, так что, вернувшись домой, хан дал заговорщикам, только того и ожидавшим, зеленый свет. Сразу после чего Цебек-Доржи послал в Астрахань предупреждение о предстоящей «великой Государыне измене» с намеком на то, что уж он-то, кабы был ханом, не изменил бы ни за какие коврижки, но русская администрация, хорошо осведомленная, кто есть кто в ханской ставке, решила, что речь идет об очередном туре интриг, сообщению не поверила и никаких мер не приняла, так что и сам доносчик не рискнул настаивать. А потом стало поздно.

Движение улусов на восток началось в самом конце декабря, – причем на старте специально посланные заговорщиками люди перебили всех русских купцов и промышленников, находившихся в улусе, тем самым исключив для все еще сомневавшегося хана возможность передумать, – после чего в январе 1771 года свернул свою ставку, возглавив откочевку, и сам Убаши. Уходить хотели не все, но хан есть хан, так что подчинились многие даже из тех, кто не слишком хотел, а кто очень не хотел, тех нашли способ убедить. Многие же и вовсе не знали, что и почему, а просто исполняли приказ. В итоге в путь тронулись около 33 тысяч юрт (около 170 тысяч душ), – две трети всех калмыков, – а ослушаться воли хана смогли, в основном, зимовавшие далеко от ставки. И вполне понятно, что слабые пограничные крепости, коменданты которых, помимо прочего, не знали, в чем дело, сдержать уход такого количества людей, к тому же опытных воинов, просто не могли. Даже если бы рискнули. Но не рискнул никто: беглецы уходили потоком, затормозить который уже было невозможно.