Русские инородные сказки - 6

— Ну, если сказать «рекс-фекс-пекс», то в новолуние в Народном доме явится призрак Федора Ивановича. И будет петь «Сатана там правит бал».

— Я такое говорил? — искренне поразился Филькин.

Он недоверчиво осмотрел Лобанова с ног до головы, но Лобанов оставался безупречным.

— Да, Филечка, именно это ты и говорил.

Филькин почесался. Поковырял пальцем в углу глаза. Пролистал зачем-то тощую тетрадь, которую держал в руке. Смял ее и сунул в сумку.

— Ну, возможно, — нехотя согласился он наконец. — Только ничего не помню.

— Я тебе рассказал. — Лобанов сел рядом. — Давай разыграем Кошакова.

— Слушай, Лобанов, скажи: тебя Кошаков раздражает? — спросил Филькин неожиданно.

Лобанов, подумав, кивнул.

— Чем? — жадно насел Филькин.

— Какой-то он… внутренне благополучный, — признался Лобанов. — Как будто все у него спокойно. Было спокойно и будет.

— И он не хочет покорять Петербург.

— И вообще — не впечатлен. Ну, Рязань. Ну, Питер. Ну какая разница.

Филькин говорил как ревнивец, возмущенный тем, что кто-то не посягает на объект его ревности.

— В общем, я предлагаю вот что, — сказал Лобанов. — Уговорим его пойти с нами ночью в Народный дом. Будем вызывать призрак. Нужно побольше шумов и спецэффектов. Лазерные фонарики, падающие колосники.

— Кажется, его охраняют с собаками, — сказал Филькин озабоченно.

— Нет, с собаками только кафе там поблизости охраняют, я проверял, — возразил Лобанов.

Филькин посмотрел на него с восхищением.

— Вижу, ваши намерения серьезны!

— Более чем. — У Лобанова блестели глаза. — Там есть возможность пройти. Через боковой ход. Где когда-то был магазин-салон «Коринна».

— Не помню.

— В начале перестройки. Там продавали театральные костюмы. Можно было тысяч за шестьсот купить платье с кринолином. Моя мама до сих пор грызет локти, что не купила.

— Ей-то зачем? — поразился Филькин.

— Женщины… — многозначительно произнес Лобанов.

— Ну ладно, — сказал Филькин. — Значит, через бывшую «Коринну» проникаем…

Они обсуждали «спецэффекты» еще с полчаса, а затем отправились уговаривать Кошакова.

Андрюша Кошаков, как оказалось, был совершенно не против подобной авантюры.

— Я после того нашего разговора много думал, — сказал он честно. — И общественный сортир в форме графской дачи. И дом Гарри Поттера. И динозавр, который чуть Филькина не слопал. А ты, Филькин, не заметил? Он к тебе наклонялся, а потом, когда видел, что я гляжу, снова отворачивал морду. — Андрюша Кошаков глубоко вздохнул. — До чего все-таки хорошо жить в Санкт-Петербурге! И особенно — возле Александровского парка!

— Значит, пойдешь? — спросил Филькин.

— А как же! Пропустить выступление Шаляпина? Да ни за что!

— Это будет призрак, — предупредил Гора Лобанов с очень серьезным видом.

— Ну и что с того, что призрак… Все равно Шаляпин — это сила.

«Ненавижу Кошакова, — подумал Филькин, — ничем его не собьешь. Ни колется и все тут».

Договорились встретиться в три часа ночи, когда все спектакли и развратные заведения наконец прекратят свою деятельность.

— Раньше все начиналось в полночь, — пояснял Филькин, — и нечистая сила просыпалась аккурат к этому времени. Но жизнь неуклонно развивается. Жизнь становится лучше и лучше. Прогресс повсюду сует свои волосатые лапы и переиначивает бытие на собственный лад. Из-за электрического света активность людей сместилась, и теперь по-настоящему темное время суток начинается после трех. Нечистая сила вынуждена была подстраиваться. Иначе ее попросту никто не заметит. Тут половина вип-посетителей такая, что никакого дьявола не надо.

И снова их встречала безмолвная ночь с ее бледными небесами и темным каменным строением, внутри которого сложно, почти мучительно, были стиснуты самые разные воспоминания и предметы. Сейчас делалось особенно очевидно, что некоторые из них страдают от навязанного им соседства. Ощущение беспорядочности, едва сдерживаемого хаоса заполняло пространство, и звезды тщетно ломились в закрытый купол планетария — им не пробить было не то что металлическую крышу, но даже и толстый слой розовых, рыхлых, немного больных облаков. Черная глыба, лежащая на земле чуть в стороне от Народного дома, напоминала надгробие, хотя на самом деле это был камень-памятник, и надпись на нем обещала: когда-нибудь на этом самом месте будет сооружен памятник Федору Ивановичу Шаляпину.

— Такое впечатление, будто этот памятник уже умер и похоронен под закладным камнем, — сказал Кошаков. Он наклонился и поднял увядший букет, оставленный здесь каким-то поклонником Шаляпина.

— Мы забыли купить цветы! — вскрикнул Гора Лобанов.

— Зачем?

— Ну как же! Если Шаляпин будет выступать, нужны цветы!

Кошаков покосился на него. То и дело он начинал по-настоящему верить в призрака, но затем обаяние рассеивалось.

— Зачем призраку настоящие цветы?

— Цветы сами по себе являются призраком, — убежденно произнес Гора Лобанов. — Их жизнь коротка, эфемерна, они не обладают абсолютной ценностью — как, например, бриллианты. Они являются лишь знаком, указанием на высокую стоимость. Фактически цветы — это привидения бриллиантов.

— Убедил, — сказал Кошаков и сорвал с клумбы несколько анютиных глазок.