Русские исторические женщины

Известный профессор Озерецковский с большой похвалой отзывался о переводе княжон Волконских, ставя им в заслугу не только выбор такого серьезного сочинения, как выше упомянутое, но и уменье победить все трудности ученой терминологии, которая в то время, конечно, была несравненно менее установлена и выработана, чем в настоящее время: известно, как ученая терминология и теперь затрудняет наших современных переводчиков и переводчиц.

Но поводу перевода княжон Волконских Фонвизин говорил одному из своих приятелей:

– Прочти перевод княжон Волконских, – его скоро напечатают, – и ты увидишь, что при изображении моей последней Софьи я еще весьма мало задал ей учености: наши россиянки начали уже и сами знакомить нас с Бонетами и Бюффонами.

К чести «россиянок» прошлого века следует отнести, что они являются как бы прототипами тех полезных женщин-писательниц нашего времени, которые своей переводческой деятельностью значительно пополняют недостаточность научной подготовки русской читающей публики. При чтении современных переводов г-ж Белозерской, Ген, Лихачевой, Марка-Вовчка, Сувориной, Цебриковой и других, нам всегда вспоминаются имена отживших русских переводчиц – Вельяшевой-Волынцевой, Храповицкой, княгини Меншиковой (кн. Долгорукой), княгини Голицыной (урожд. Энгельгардт) и княжон Волконских; почтенная деятельность и первых и последних – не малая заслуга в истории русского просвещения.

Но тридцать лет скоро прошли. К девяностым годам истекшего столетия многое изменилось, и русское общество снова делает какой-то поворот, напоминающий что-то старое, по-видимому, давно отжившее. У общества точно руки опускаются. То, что тридцать-сорок лет назад ставилось людям в достоинство, уже ставится им в вину. Заслуги, ценимые еще так недавно, уменьшают уже цену человеку. Упадок духа заметен во всем. Робость и нерешительность парализуют силу, которую еще так недавно чувствовала и уважала Европа. Мы становимся как будто бессильны внутри, сравнительно слабы извне.

Вспоминается и Ушаков. Но его уже нет. На странице истории, где он стоял, осталось только пятно. Ушакова нужно было заменить другим, создать – и является Шашковский.

Женщина, как и мужчина, опять на время стушевывается. Вместо переводчиц и писательниц являются «монастырки-смолянки», о которых мы скажем в свое время.

II. Дарья Николаевна Салтыкова, урожденная Глебова («Салтычиха»)

В одном из предыдущих очерков (Фрейлина Гамильтон) мы высказали, что историческое бессмертие выпадает иногда на долю таких личностей, к счастью, немногих, которых воля зло направленная и вся сумма жизненных условий, неудачно сложившаяся в недобрый характер, дают этим личностям бессмертие, как вечный суд истории, как несмываемое пятно на несчастной их памяти, и как позорный приговор, имеющий служить нравственным уроком для будущих поколений. История человечества была бы не полна и не правдива, если бы она восполняла своим беспристрастным изложением лишь страницы, предназначенные для светлых явлений прошлого и для светлых человеческих личностей, а страницы и части страницу отведенные для описания на них явлений темных, без которых светлые, по закону контрастов, не бывают достаточно светлы, и для личностей противоположных светлым, без сопоставления с которыми эти последние казались бы бледными, бесцветными, – оставляла белыми, неисписанными.

К несчастным личностям последнего рода принадлежит и та, имя которой выставлено нами в заголовке этого очерка, написание которого здесь отчасти объясняется и другими побуждениями, руководившими нашим пером.

Побуждения эти следующие. Салтыкова, жившая в восемнадцатом веке, до настоящего времени служит предметом народных рассказов, далеко не правдоподобных, преувеличенных; на память «Салтычихи» в сознании русского народа легло слишком темное пятно; народ осудил ее в своем легендарном творчестве более жестоко, чем осудило ее государство, и жесточе, чем должна бы осудить история.

Снять с памяти Салтыковой часть этого темного пятна и слишком густые краски, наложенные на нее временем и недостаточными знакомством с истинной историей Салтыковой, вот отчасти наша цель.

«В народе, собственно по Москве, – говорит один составитель статьи о Салтыковой, на основании подлинного о ней архивного дела, – имя «Салтычихи», чрезвычайно популярное, произносится обыкновенно с тем же чувством, как имена Пугачева и Разина. Можно и до сих пор услышать, что «Салтычиха» похищала детей, жарила их и ела, вырезывала у своих крепостных девок груди и также употребляла их в пищу; что первым доносчиком на нее был повар, готовивший для нее кушанье из человеческого мяса».