Русские исторические женщины

А вы,
И все товарищи во воспитаньи ваши,
Живущи на брегах Невы,
Заслуживаете к себе почтенья наши,
Явите и другим,
Своим сестрам драгим,
Нелидова, Барщова,
Письмо без лестна слова!
Свидетельствуйте им: кому приятна честь,
Не станет никому стихи тот ложью плесть;
Бесчестен автор той, кто чтит и сеет, лесть.
Свидетельствуйте то сестрам своим любезным
И прилепившимся к геройским драмам слезным,
Играющим в трагедии моей,
Хотя мне видети того не удалося.
Со Ипокреной их действие лилося:
Как Рубановская в пристойной страсти ей
Со Алексеевой входила во раздоры,
И жалостные взоры,
Во горести своей
Ко смерти став готовой,
В минуты лютого часа,
С Молчановой и Львовой
Метала в небеса.
Арсеньева, цветя, век старый избирает,
Служанку с живостью Алымова играет,
Под видом Левшиной Заира умирает» и т. д.

Можно сказать, что все эти женщины, поименованные в послании Сумарокова, хотя и вступают в жизнь еще в период усиленного подъема общественной мысли, тем не менее одной ногой стоят уже за той чертой, за которой начинается продолжительный застой этой мысли.

Дашкову – президента академии наук сменяют такие женщины, как Глафира Ржевская и Нелидова, которых мировоззрение ограничивается одним двором; Ржевскую и Нелидову сменяют Татаринова и Криднер, которые считают себя пророчицами; следующие за ними русские женщины бросаются в католичество и т. д.

_{Конец третьего тома}

Том четвертый Державная сваха

^{ИСТОРИЧЕСКАЯ БЫЛЬ 1783 г.} 

I. Монтекки и Капулетти

– Я с крайним огорчением узнала, ваше величество, что с нынешнего года я лишаюсь счастья жить под одной кровлей с моей государыней?

– Это почему же, княгиня?

– Я слышала, ваше величество, что в Зимнем Дворце очищаются комнаты только для Анны Никитишны, а для меня помещения во дворце уже не будет.

– Да, точно, милая княгиня! Так решил совет, в виду приумножения императорской фамилии. Перемены эти вызваны, как вам известно, рождением великой княжны Екатерины Павловны. Анна же Никитишна остается при мне, как ближайшая статс-дама.

– Но я имею счастье быть статс-дамой вашего величества.

– Точно, милая княгиня, я рада иметь вас в числе моих статс-дам; но на вас лежит обязанность выше и почетнее простой статс-дамы: вы – директор академии наук и российской академии председатель. Как же Анне Никитишне равняться с вами?

– Мне кажется, государыня, что близость вашего величества выше и почетнее всяких титулов.

– Vous me cajolez, madame la princesse.

– Oh, non, votre majeste! Tout le monde vous cajole…

– О! только не шведский король! Он грозится не только вас, княгиня, но и меня самое выгнать из моего Зимнего Дворца.

– Как, государыня! Ужели он позволил себе такую дерзость?

– Да, милая княгиня: отъезжая из Стокгольма к войску в Финляндию, он сказал своим дамам, что даст им завтрак в моем Петергофе. Мало того, он не только нам, живым, грозит, но и мертвым: он хочет сделать десант на Красной Горке, выжечь Кронштадт, идти в Петербург и опрокинуть статую Петра I-го! [1]

– Но так может говорить только безумец! Опрокинуть монумент Великого Петра! Это неслыханная дерзость! И я уверена, что ваше величество накажете безумца за такие слова.

– И накажу! Я сама выйду, с моей гвардиею, к нему навстречу к Осиновой Роще[2].

– И повесишь его, матушка, на первой осине…

– Ах, это ты, повеса! Оттого и других собираешься вешать.

– За тебя, матушка государыня, отца родного повешу. Разговор этот происходил более ста лет назад, летом 1788 года, на балконе императорского дворца в Царском Селе.