Русские князья. От Ярослава Мудрого до Юрия Долгорукого

Как бы там ни было, этот бестолковый дружинник разбивал мирные намерения Юрия, поэтому Долгорукий немедля крикнул своим воинам:

– Вернуть болвана!

За Вырвикишкой, откровенно посмеиваясь, бросились его товарищи, стража Изяслава всполошилась, крикнула «Рать!», в киевском стане ряды дрогнули, сломались, полки двинулись вперед, и в печальном свисте стрел несчастный Вырвикишка легко нашел то, чего искал и жаждал вот уже длительное время: вечный покой.

Долгорукому тоже пришлось выводить свои полки супротив Изяслава, но суздальский князь еще и теперь не хотел кровопролития, еще верил, что достаточно лишь показать силу, а не применять ее; дружинники, гнавшиеся за Вырвикишкой, возвратились назад, один лежал мертвым между полками, больше, казалось, не было охочих умирать, и так вот снова закончился день, и Юрий велел отходить назад, к обозам, где держал берладников, остерегаясь выпускать это неудержимое войско вперед, чтобы оно преждевременно не наделало беды.

Ничто не действует так ободряюще, как бегство противника. Тогда одним хочется возвратиться на отдых, а другим, более предприимчивым и неудержимым в схватке, охота погнаться за врагом, ибо каждый поворот плеча они считают бегством. Изяслав не принадлежал к спокойным и рассудительным. Отступать ему было некуда, потому что позади ждали его четыре Николы, все ненасытное боярство киевское, а впереди была слава и власть, которую он добудет еще раз, показав перед всеми превосходство свое теперь уже над своим могущественнейшим врагом.

И в сумерках, между кудрявыми вербами, по зеленым сочным травам повел Изяслав свои полки следом за Долгоруким, так что тому пришлось возвращаться назад и снова останавливаться насупротив киевской силы. Он поставил сыновей по правую руку, Ольговичей – по левую, половцы блуждали вокруг, неуловимые, будто степные чуткие звери, берладники где-то залегли за обозами, на киевской стороне никто еще и не ведал о них, все это наполняло покоем не только сердце князя Юрия, но и всех его воинов, потому и дождались они рассвета, когда началась битва и падало множество убитых с обеих сторон, и так страшно было смотреть, как на конец света. Так записал Петр Бориславович.

Силька, испуганно метавшийся на коне позади полков Долгорукого, со временем запишет об этом утре, озаренном августовским неистово-пронзительным солнцем, которое взошло над переяславскими дубравами: «Был там стон и крик великий, и голоса неведомые, и можно было видеть ломание копий и слышать стук оружия, а от сильной пыли не различая ни конного, ни пешего, и так бились крепко…»

Быть может, это в первый и в последний раз на долгом своем веку пришлось Долгорукому очутиться среди сечи, рубился он рядом со своими дружинниками яростно и мужественно, бились по правую руку от него сыновья, терзали половцы поршанские полки черных клобуков, и поршане не выдержали и первыми побежали с поля битвы, ибо им не за что было биться, от Изяслава не ждали ничего, пришли сюда, лишь гонимые озлоблением против половцев, но победить степняков не могли здесь, потому-то и бросились врассыпную, ибо позор от бегства был не их, это был позор князя, натравившего друг на друга два бедных народа, которым надлежало бы жить между собой в мире и согласии, ибо пришли на эту землю из тех же самых пустынь и, быть может, одна и та же кровь текла в их жилах.

Не выстоял и черниговский князь Изяслав Давыдович, которому тоже, собственно, не за что было биться, и он выжидал, кто пересилит, чтобы своевременно отвернуться от побежденного.

Переяславцы как стояли, так и остались стоять, шум битвы их не привлекал, они не хотели ударять в спину Изяславу, но и против Юрия идти не намеревались, покрикивая гонцам Изяслава, которые передавали веление киевского князя вступать в битву: «Юрий нам князь свой! Давно бы уже надлежало стать, под его руку!»