Русские крестьянские ремесла и промыслы

Цены на ягоды и грибы сильно колебались в зависимости от урожая. Так, в 1882 году брусника и клюква продавались крестьянами по 3 рубля за четверик, а в 1883 году всего по 40 копеек; в 1884 году барышники скупали бруснику и клюкву по 30 копеек за четверть, морошку по 3–4 копейки за фунт, чернику по копейке за фунт. И опять же, свежую ягоду на рынок собирали обитатели городских окрестностей. Но в большом количестве заготавливали ягоды и дальние крестьяне: в некотором количестве сушеную малину, которая считалась лекарством от простуды, а в основном зимнюю мороженную клюкву да моченую бруснику. Когда-то моченая брусника была обычным гарниром к лесной дичи: рябчики, пожалуй, только с ней и шли на стол. Однако не только в пищу употреблялась ягода: вместе с травами и кореньями она давала растительную краску для окрашивания тканей и кожи. В середине XIX века в окрестностях Устюга Великого в год собирали до 400 пудов толокнянки, «родственницы» брусники, которую отправляли в Красноборск и Казань для окраски льна и кожи. Четверть толокнянки скупалась на месте по 2,3–2,6 рублей серебром.

Массовый сбор клюквы, брусники и толокнянки привел к появлению в северных губерниях даже особого инструмента – набирухи. Это такой плоский деревянный совок, в котором спереди прорезаны длинные зубья, как на гребне. Баба, вместо того чтобы по ягодке класть в лукошко, «зачерпывала» набирухой густо растущие на тонких стеблях ягоды и срывала их целой пригоршней, ссыпая в корзину. Оставалось только перебрать их, отбросив сорванные листочки.

Леса, кроме ягод, грибов, дичи и зверя, давали еще и мед. Требовалось его в те незапамятные времена много: это был хмельной напиток. Не нынешняя «медовуха», незнамо из чего сделанная, но рядом с медом не стоявшая, а меды сыченые, ставленые и вареные. Но не о них речь, а о бортничестве – поиске и сборе меда диких пчел из бортей, дупел, где гнездились пчелы. Бортные ухожья некогда ценились намного выше других земель. Но с постепенной вырубкой лесов и распашкой лугов бортничество стало падать и превратилось в случайный промысел.

Постные дни – это не только растительная пища. Это еще и рыба, поскольку скоромной является пища от теплокровных животных. Впрочем, рыбу ели не только постами, а и в мясоед: хорошая рыба – вещь вкусная, особенно красная рыба. Нет, нет, не горбуша и кета – о такой рыбе в Европейской России и не слыхивали. Ею на Дальнем Востоке коренные жители собак кормили: ведь до открытия Транссибирской магистрали дальневосточные деликатесы, включая красную лососевую икру, были в коренной России недоступны и неизвестны. На собачках и мохнатых якутских лошадках везти скоропортящийся и довольно тяжелый продукт через перевалы сибирских хребтов и полноводные сибирские реки да по сибирскому бездорожью никому в голову не могло прийти. Да и незачем было: в ту пору и в коренных русских реках рыбы хватало с избытком. В том числе и красной рыбы, как в торговле называли благородных осетра и севрюгу, белугу, шипа и стерлядь. Это сейчас домохозяйки по бедности, невежеству и незнанию русского языка называют красной рыбой дальневосточного лосося за его красное мясо, а в ту пору «красный» значило – лучший, качественный, красивый: красный угол, красная девка, красный день, красный товар.