Русские крестьянские ремесла и промыслы

Казалось бы, история народных ремесел и промыслов – тема слишком узкая, освещающая лишь одну, и даже не самую заметную сторону жизни народа. Но, на самом деле, она отражает и особенности русского национального характера, и черты его повседневности, его домашнего быта, и важную сторону его хозяйственной деятельности. Наконец, технологии, инструментарий и результаты занятий крестьянства ремеслами и промыслами составляют огромную часть нашего материального культурно-исторического наследия. Достаточно зайти в любой историко-краеведческий или историко-художественный музей, чтобы убедиться в этом: изделия народных промыслов (украшенные резьбой и росписью сундуки, вальки, рубели, гончарная и деревянная посуда, вышивка и ткачество и т. д.) занимают огромную часть музейной экспозиции. В Москве даже есть большой Всероссийский музей декоративно-прикладного и народного искусства.

Так называемые художественные промыслы (а на самом деле – обычные изделия утилитарного назначения, лишь украшенные резьбой, росписью или вышивкой), столь привлекающие внимание искусствоведов и музейных работников – только малая часть того, что называлось кустарной Россией. Поскольку целью крестьян-кустарей и промысловиков (да и городских цеховых и мещан тоже) было – заработать на жизнь, постольку наибольшее количество рабочих рук занято было там, где имелся наибольший спрос на эти руки, где имелось доступное сырье, простые и доступные технологии и инструменты. В то же время занималась любая ниша. Валили и сплавляли лес, обрабатывали и перерабатывали древесину, обжигали керамические изделия, ковали железо. Но заполнялись и небольшие ниши – тянули металлическую канитель и ткали галуны, ковали сусальное золото и плели аграмант. Пожалуй, не было такой сферы, к которой русский крестьянин не приложил бы свои руки. Об этих сферах и этих ремеслах почти ничего не знает наш современник.

Книга эта задумывалась (и вышла в 2010 г.), как учебник для студентов-музееведов. Но написана она была с большими отступлениями от жанровых требований к учебному пособию: так уж выписалось. В ней очень сильны личные мотивы. И это недаром. Моя жизнь сложилась так, что я с 5 до 15 лет рос в отдаленном «медвежьем углу», в северо-восточной части Европейской России, в Приуралье, где как бы законсервировался старинный уклад, а юность моя прошла на Урале. Жил в маленьком деревянном северном городке, бывшем заводском поселении XVIII века, жил и в старинном огромном селе, бывших Залазнинских железоделательных заводах. В детстве видел, как выжигают уголь и строят деревянные барки, вяжут плоты и плетут лапти. С детства и сам владел различным инструментом, а потом на заводе работал модельщиком в литейном цехе. И, может быть, по наущению отца, инженера старой школы, а может, и вследствие особенностей характера, ко всему присматривался, интересовался, как это устроено и как делается. Наконец, многие годы ездил по России, собирая иконы и крестьянскую утварь.

В общем, у меня получилось что-то среднее между научной монографией, учебником и эссе. И, может быть, это и к лучшему: все же написанные сухим, лапидарным языком монографии читать скучновато, а если они к тому же переполнены цифрами – то тем паче. А в виде книги для чтения моя работа может быть интересна не только специалистам и студентам, но и широкому, как говорится, массовому читателю, которому небезразлично прошлое его страны, которая когда-то была Россией.

Не знавший покоя

Кто же это такой в России не знал покоя? Да русский мужик. Обитатель посада и подгородной слободы, цеховой или мещанин из уездного или даже губернского города, но прежде всего – великорусский крестьянин.

В русской литературе XIX века, мемуарной и очерковой, можно встретить благостные суждения о том, как русский мужичок, убравшись осенью с поля, на всю зиму заваливается на теплую печку. Даже профессор В. О. Ключевский заявил: «Так великоросс приучался к чрезмерному кратковременному напряжению своих сил, привыкал работать скоро, лихорадочно и споро, а потом отдыхать в продолжение вынужденного осеннего и зимнего безделья». Думается, что писавшие такое, подобно этому мифическому «мужичку», собрав со своих крепостных осенние оброки, на всю зиму закатывались в веселую Москву с ее Благородным Собранием и балами, а то и в Париж, и искренне полагали, что их мужички точно так же благоденствуют в своих занесенных снегом избушках. А уж пензенскому поповичу Ключевскому совсем не к лицу такая наивность.