Русские летописи и летописцы X–XIII вв.

Вероятно, этому священнику принадлежит и статья 1156 г., в которой рассказывается о смерти Нифонта и погребении его в Киеве в Печерском монастыре. Автор решительно опровергает сплетни, согласно которым Нифонт имел намерение уйти в Царьград с реликвиями и казной св. Софии. Обращаясь к современникам, он говорит: «О семь бы разумети комуждо насъ, который епископъ тако украси святую Софию, притворы испьса, кивотъ створи и всю извъну украси; а Пльскове святого Спаса церковь създа камяну, другую въ Ладозѣ святого Климента».[503] Кроме приведенных слов, современника описываемых событий выдает и фраза, объясняющая причины ухода Нифонта в Киев и его упокоения в Печерском монастыре. «Мьню бо, яко не хотя Богъ, по грѣхомъ нашимь, дати намъ на утеху гроба его, отведе и Кыеву, и тамо прѣставися; и положиша и въ Печерьскемь монастыри, у святѣи Богородици въ печере».[504]

С легкой руки Д. Прозоровского, лицом, говорившим о себе в первом лице в статье 1144 г., считается священник церкви св. Иакова в Неревском конце Герман Воята. На эту мысль навела его летописная статья 1188 г., в которой обстоятельно и сочувственно сообщается о смерти этого священника. «Томъ же лѣтѣ переставився рабъ Божии Германъ, иерѣи святого Якова, завемыи Воята, служившю ему у святого Иякова полъпятадесять лѣт въ кротости и смирении и богобоязньствѣ».[505] Эти слова, согласно исследователям, принадлежат наследнику летописного дела Вояты, который таким образом почтил своего предшественника.

Думается, что эта догадка не убедительна. Герман был священником церкви св. Якова, а новгородская летопись, с которой сделан Синодальный список, вне всякого сомнения писалась при св. Софии.{17} Кроме того, автор статьи 1188 г. ни единым словом не обмолвился об особой книжности Германа, что в случае его летописной деятельности, продолжавшейся чуть ли не полстолетия, кажется невероятным. В лучшем случае можно предположить, что Герман Воята сделал список новгородской летописи для церкви св. Якова, однако и для этого у нас нет оснований. Согласно летописной характеристике, он был краткий, смиренный и богобоязненный, но вовсе не книжник.

Со времен А. А. Шахматова в литературе утвердилось мнение (им же и высказанное), что для XII в. в новгородском владычном летописании обнаруживается только один рубеж, относящийся к 1165–1167 гг. Основанием для этого послужило наблюдение над титулованием новгородских епископов в Синодальном списке. Все предшественники архиепископа Ильи, за исключением епископа Аркадия, именуются архиепископами, что, по мнению А. А. Шахматова, не могло случиться ранее 1165 г., когда новгородские владыки получили этот титул от киевского митрополита.[506]

Не подвергая сомнению это наблюдение, которое корректно по отношению к списку, но не самому своду, полагаем, что в Новгородской первой летописи есть более убедительное свидетельство о сводческой работе новгородских летописцев 60-х годов XII в. Имеется в виду запись Комиссионного списка, помещенная после статьи 988 г., «О княжении киевьстѣмъ». В ней представлен список киевских князей от Владимира Святославича до Ростислава Мстиславича. Последний занимал великокняжеский стол с 1160 по 1167 г. и, следовательно, работу новгородского сводчика можно датировать этими годами. При внимательном прочтении заключительной фразы записи оказывается, что есть возможность еще более сузить время завершения свода.

Приведем эту фразу: «И потом Изяславъ Давыдовиць, и прогнаша и, и сѣде Ростиславъ Мстиславич».[507] О чем она свидетельствует? Прежде всего о том, что записана по свежим следам события. Об этом говорит форма глагола — «прогнаша», а не — «по изгонении», «по смерти» и «по нем», как во всех других случаях. Из этого можно заключить, что запись сделана между изгнанием Изяслава из Киева в 1160 г. и его гибелью в 1161 г.

В свое время, пытаясь согласовать противоречие между тем, что перечень киевских княжений обрывается на Ростиславе Мстиславиче, а в тексте перерыв киевских известий наступает лишь после 1174 г., Е. Ю. Перфецкий выдвинул предположение, что в Новгороде работало два летописца. Один, в котором он склонен был видеть Кирика, писал до 1160 г., а другой (Герман Воята) — после 1174 г.[508] Вывод этот интересен не столько определением авторства новгородской летописи, которое не кажется нам бесспорным, сколько выделением рубежей сводческой работы летописцев.