Русские лгуны

- Пошел и ты! - прибавил он жандарму. - На тебе рубль серебром, убирайтесь оба! Вот вам по рублю!

И он дал обоим солдатам по рублю.

Те ушли.

Имшин возвратился в гостиную; лицо его из бледного сделалось багровым.

- Что такое? - спрашивала председательша. - Тебя в часть? Зачем?

- Не знаю, черт их знает! - отвечал Имшин с невниманием и торопливо стал переменять архалук на сюртук.

- Лошадь живее запрягать! - крикнул он.

Председательша подавала ему шляпу, палку, бумажник, но он как будто бы и не видел ее и, не простясь даже с ней, пошел и сел в сани.

Солдаты, получившие по рублю, сошли только вниз, от подъезда не отходили, и, когда Имшин понесся на своем рысаке, жандарм поскакал на лошади за ним, а бедный полицейский солдат побежал было пешком, но своими кривыми ногами зацепился на тротуаре за столбик, полетел головою вниз, потом перевернулся рожею вверх и лежит.

Марья Николаевна, видевшая всю эту сцену, несмотря на то, что была сильно встревожена, не утерпела и улыбнулась. Она ждала Имшина час, два; наконец, и лошадь его возвратилась. Марья Николаевна сошла задним крыльцом, в одном платье, к кучеру и спросила:

- Где барин - а?

- В части остался.

- Когда же он приедет?

- Неизвестно-с, ничего не сказал.

Марья Николаевна постояла немного, потерла себе лоб, потом велела подать салоп.

- Вези меня туда, в часть! - сказала она, садясь в сани, когда кучер только что было хотел откладывать лошадь.

Кучер неохотно стал опять на облучок и стал неторопливо поворачивать.

- Скорей, пожалуйста! - воскликнула она.

В части, в первой же комнате, Марья Николаевна увидела знакомого ей полицейского солдата, приходившего к ним поутру. На этот раз он был уже не в своей военной броне, а просто сидел в рубахе и ел щи, которые распространяли около себя вкуснейший запах.

- Где Имшин, барин, за которым ты приходил? - спросила она его.

- В казамат, ваше благородие, посажен.

- За что?

- Не знаю, ваше благородие. Он тоже говорил: "Поесть, говорит, мне надо... Ступай в трактир, принеси!" Я говорю: "Ваше благородие, мне тоже далеко идти нельзя. Вон вахмистр, говорю, у нас щи тоже варит и студень теперь продает... Разе тут, говорю, взять... У нас тоже содержался барин, все его пищу ел". - "Ну, говорит, давай мне студеня одного".

- Пусти меня, проводи к нему!

- Нельзя, ваше благородие.

- Я тебе десять рублей дам!

- Помилуйте! Теперь квартальный господин скоро придет, невозможно-с!

- Ну, хоть записочку передай!

- Записочку давайте, ваше благородие. Он тоже просил было, чтобы водки... "Ваше благородие, хлещут, говорю, за это! Вот, бог даст, пообживетесь... Господин квартальный и сам, может, то позволит".

Выслушав солдата, Марья Николаевна и сама, кажется, не знала, что ей делать; в голове ее все перемешалось... Имшина отняли у нее... посадили в казамат... на студень... Что же это такое? Она села в сани и велела везти себя к мужу.

Председатель только что встал из-за стола и проходил в свой кабинет. Горничная едва успела вбежать к нему и сказать:

- Барыня наша приехала-с!

Председатель проворно сел в свои вольтеровские кресла и принял несколько судейскую позу. Марья Николаевна вошла к мужу совершенно смело.

- Имшин посажен в часть, - начала она, - это ваши штучки, и, если вы хоть сколько-нибудь благородный человек, вы должны сказать, за что?

Председатель улыбнулся.

- Я вашего Имшина ни собственного желания и никакого права по закону не имел сажать, - проговорил он.

- Кто ж его посадил?

- Это уж вы постарайтесь сами узнать: я этим предметом нисколько не интересуюсь.

- Его мог посадить один только губернатор. Я поеду к губернатору.

Председатель молчал, как молчат обыкновенно люди, когда желают показать, что решительно не принимают никакого участия в том, что им говорят.

- О, какие вы все гадкие! - воскликнула бедная женщина, всплеснув своими хорошенькими ручками, и, закрыв ими лицо свое, пошла.

- Ваш гардероб, вы сами за ним пришлете или мне прикажете прислать его вам? - сказал ей вслед муж.

Марья Николаевна ничего ему на это не ответила.

Председатель остался совершенно доволен собой. Он сам очень хорошо понимал, и с этим, вероятно, согласится и читатель, что во всей этой сцене вел себя как самый образованный человек; он ни на одну ноту не возвысил голоса, а между тем каждое слово его дышало ядом.

Марья Николаевна между тем села в сани и велела себя везти к губернатору. Кучер было обернулся к ней:

- Лошадь, сударыня, очень устала! Барин после гневаться будет.

- Вези! - вскрикнула она, и в ее нежном голосе послышалось столько повелительности, что даже с полулошадиной натурой кучер немножко струсил и поехал.

Губернатор еще не кушал, когда она к нему приехала. Дежурный чиновник, увидев председательшу, бросился со всех ног докладывать об ней губернатору. Тот, в свою очередь, тоже бросился к зеркалу причесываться: старый повеса в этом посещении ожидал кой-чего романического для себя.

- Pardon, madame...* Позвольте вам предложить кресла.

______________

* Извините, сударыня... (франц.).

Марья Николаевна села.

- Говорят, вы посадили Имшина, - вы знаете мои отношения к этому человеку; скажите, за что он посажен?