Русские лгуны

Раз мы обедали: тетушка, с своей обычно-гордой позой, я, всегда ее немного притрухивавший, и Фелисата Ивановна. Последняя была что-то грустна и молчалива. Мавра Исаевна, напротив, находилась в каком-то умиленном настроении.

- Когда я была в Петербурге, - начала она даже несколько заискивающим голосом, - познакомилась я с генеральшей Костиной. Муж ее, сенатор, вдруг заинтересовался мной... просто этим скотским чувством, как все вы, гадкие мужчины. "Генерал, - говорю я ему, - ни ваше звание, ни мое звание, ни ваши лета, ни мои лета не позволяют нам упасть в эту пропасть".

- Что ж, эти Костины были богатые люди, хорошо жили? - поспешил я спросить, чтоб как-нибудь не дать Мавре Исаевне разговориться на любимейшую ее тему: оставаясь равнодушною к мужчинам, она любила рассказывать о победах над ними!

- Она была племянница светлейшего, только, не больше... - отвечала она мне внушительно, - каждую неделю бал со двором. Я говорю: "Я не могу у вас бывать, вы знаете мой туалет и мои платья - раз, два и обчелся". - "Да вы сделайте, - говорит мне Костина, - форменное платье, всякая дворянка имеет на это право!"

- Какое же это форменное? - спросил я.

Мавра Исаевна прищурила глаза.

- Очень простенькое! - начала она. - Не знаю, как нынче, может быть, уже переменилось, а тогда - черное гласе, на правом плече шифр дворянский, на рукавах буфы, спереди, наотмашь, лопасти, а сзади - шлейф. Генеральша Костина тоже в гласе, на левой стороне звезда, на правой - шифр уже придворный... Три у них дочери были... очень милые девушки... танцуют... Тогда только еще эта ваша дурацкая французская кадриль начала входить в моду. Смотрю... что это такое? Растопырят платья и ходят, как павы. Ни вкусу, ни манер - просто гадко видеть... чувствую, что внутри во мне все так и кипит, а старый этот повеса, Костин, еще с любезностями вздумал адресоваться... глазками делает... "Подите, говорю, прочь; видеть вас не могу!" На другой день, только что еще проснулась и чувствую себя очень нехорошо, приезжает ко мне Костина. Тут уж я не вытерпела. "Марья Ивановна, - говорю я ей, - на что это нынешние девицы похожи? Где у них манеры, где у них обращение, где эти умные разговоры?.." - "Душенька, душенька, говорит, возьмите всех детей моих на воспитание..." Скороспелка этакая была, все бы ей сейчас сделать, не обдумавши... "Марья Ивановна, говорю, правила моей нравственности вот в чем состоят", - и этак, знаете, серьезно поговорила. Ну, разумеется, не понравилось. "Посудите, говорит, я мать". - "Очень, говорю, сужу и знаю; я сама мать и имею тоже дочь".

- Как дочь? - воскликнули мы оба в один голос с Фелисатой Ивановной.

- Да, дочь! - отвечала Мавра Исаевна, слегка вспыхнув (она, кажется, и сама была не совсем довольна, что так далеко хватила).

- Кто ж отец вашей дочери? - спросил я.

- Мужчина!

Фелисата Ивановна на этих словах не выдержала и фыркнула на всю комнату. Мавра Исаевна направила на нее свой медленный взор.

- Чему ты смеешься? - спросила она ее каким-то гробовым голосом.

Фелисата Ивановна молчала.

- Чему ты смеешься? - повторила Мавра Исаевна тем же тоном.

- Да как же, матушка, какая у вас дочь? - отвечала Фелисата Ивановна.

- А такая же, костяная, а не лышная, - говорит Мавра Исаевна по-прежнему тихо; но видно было, что в ее громадной груди бушевало целое море злобы, - я детей своих не раскидала по мужикам, как сделала это ты.

Фелисата Ивановна сконфузилась; намек был слишком ядовит: она действительно в жизнь свою одного маленького ребеночка подкинула соседнему мужичку.

- Не было у меня, сударыня, никаких детей, - возразила она, - и у вас их не было; вы барышня, вам стыдно на себя это наговаривать.

- А вот же и было; на, вот тебе! - сказала Мавра Исаевна и показала Фелисате Ивановне кукиш.

- Где ж теперь ваша дочь? - спросил я, желая испытать, до какой степени может дойти фантазия Мавры Исаевны.

- Не беспокойтесь; она умерла и не лишит вас наследства!.. - отвечала она мне с заметной ядовитостию. - О мой миленький, кроткий ангел! продолжала старушка, вскинув глаза к небу. - Точно теперь на него гляжу, как лежала ты в своем атласном гробике, вся усыпанная цветами, а я, безумная, стояла около тебя и не плакала...

Что тут было говорить? Мы с Фелисатой Ивановной потупились и молчали.

Мавра Исаевна несколько раз моргала носом, поднимала глаза к небу и тяжело вздыхала, как бы желая показать, что удерживает накопившиеся в груди слезы.

После обеда я ушел к себе наверх, но часов в шесть, когда уже смерклось, услыхал робкие шаги.

- Кто это? - окликнул я.

- Это я, батюшка! - отозвалась Фелисата Ивановна. - Подите-ка посмотрите, что тетенька делает.

- Что такое?