Русские мыслители

«Он чувствовал и понимал жизнь в ее противоречиях, — сказал о Тургеневе Генри Джеймс, — <... > наши англо-сак­сонские, протестантские, исполненные морализма и услов­ностей, мерки были ему полностью чужды <... > половина прелести общения с ним заключалась в окружающей его атмосфере, где ходульные фразы <... > звучали бы попросту смешно»[305]. В стране, где читатели — особенно молодые — и поныне ожидают от писателя нравственных наставлений, Тургенев не желал наставлять никого — и сознавал, какой ценой расплатится за свое безмолвие. Он ведал: русский чита­тель хочет услышать, во что положено верить, и как положено жить, ожидает, что его снабдят четко изложенным перечнем добродетелей и списком недвусмысленно противопостав­ленных другу негодяев и героев. Ежели автор не снабжает ничем из этого, сказал Тургенев, читатель негодует и бра­нится, поскольку ему и трудно и скучно рассуждать самому, искать свою собственную дорогу. И впрямь: Толстой никогда не заставляет сомневаться насчет того, кто из героев романа ему по душе, а кто нет; и Достоевский не скрывает, что именно кажется ему тропою, ведущей к спасению. Меж этими вели­кими страдальцами, Лаокоонами от литературы, Тургенев стоит особняком, осторожный и скептический; а его чита­тель остается в напряженном недоумении: жгучие вопросы затронуты, но, по большей части, оставлены — а вдобавок, по суждению многих, слишком высокомерно оставлены — без ответов.

Ни единая страна не требовала от своих писателей больше, чем Россия — и встарь, и нынче. Тургенева обвиняли в нере­шительности, выжидании, слабоволии, приспособленчестве. Да и Тургенев мучился мыслями о том же самом. «Рудин», «Ася», «Накануне» — главные произведения 1850-х годов, посвящены, среди прочего, теме слабодушия: людской несос­тоятельности добросердечных, искренних идеалистов, бес­сильно и беспомощно сдающихся на милость силам застоя и безвременья. Рудин, списанный отчасти с молодого Баку­нина, отчасти с самого Тургенева[306] — приверженец высоких идеалов, златоуст, очаровывающий собеседников, — излагает взгляды, которые автор и принимает и отстаивает. Но Рудин точно из воска вылеплен. В положении крайнего порядка, где надобны были смелость и решительность, он полностью падает духом и сникает. Рудинский друг, Лежнев, заступается за добрую память главного героя: идеалы его благородны, да «в том-то вся его беда, что натуры-то, собственно, в нем нет»[307]. В эпилоге (добавленном задним числом, при повтор­ном издании книги) Рудин, после бесцельных скитаний, отважно и бессмысленно гибнет на парижских баррикадах 1848 года — и на эдакое, по мнению Тургенева, рудинский прообраз, Михаил Бакунин, едва ли был способен. А родная почва не дала бы Рудину и такой возможности: даже будь у него «натура» — что мог бы он совершить среди тогдашнего русского общества? Этот «лишний человек», предшествен­ник и предок всех обаятельных, беззащитных и беспомощ­ных говорунов, населяющих русскую литературу, — должен ли был он, да и мог ли он в ту эпоху и при тех обстоятельствах объявить войну отвратительной барыне и всему ее миру — перед коим вынужденно складывает оружие? Читательский вопрос повисает в воздухе. Елена из книги «Накануне» ищет героическую личность, способную вырвать ее из постылого и никчемного семейного существования, однако и самые лучшие, самые одаренные русские в ее кругу лишены силы воли, бездеятельны. Елена идет за болгарским заговорщи­ком Инсаровым — тот хуже воспитан, тот мельче, суше, бес­чувственнее, чем ваятель Шубин или историк Берсенев, но, в отличие от них, Инсаров одержим единственной мыслью: освободить свою родину от турок — это всепоглощаю­щая цель, крепко единящая Инсарова и с последним бол­гарским крестьянином, и с последним болгарским нищим. Елена идет за Инсаровым, поскольку лишь он один в окружа­ющем ее мирке — натура цельная и неукротимая, поскольку лишь его идеалы подкрепляются всепобеждающей нравствен­ной мощью.

Тургенев напечатал «Накануне» в «Современнике», ради­кальном журнале, упорно и проворно скатывавшемся влево.

Люди, образовавшие тамошний редакционный кружок, были столь же чужды Тургеневу, сколь и Толстому: оба писателя, не без достаточных к тому оснований, считали, что «Сов­ременником» заправляют скучные, узколобые доктринеры, лишенные всякого эстетического чутья, неумолимые враги прекрасного, безразличные к личным людским отношениям (архиважным для Тургенева), — но эти люди были дерз­кими и сильными фанатиками, обо всем судившими в свете одной-единственной цели — освобождения русского народа. Ни на какие уступки эти люди не шли; они ломились вперед и требовали радикальных мер. Отмена крепостного права, столь глубоко тронувшая Тургенева и его друзей-либера­лов, казалась этим людям не зарей новой эпохи, а бесстыд­ным обманом: дескать, крестьяне по-прежнему прикованы к своим прежним помещикам цепями новых экономических условий.