Русские мыслители

«<... > Если читатель не полюбит Базарова со всей его грубостью, бессердечностью, безжалостной сухостью и рез­костью — если он его не полюбит, повторяю я — я вино­ват и не достиг своей цели. Но *рассиропиться"_у говоря его словами я не хотел, хотя через это я бы, вероятно, тотчас имел молодых людей на моей стороне. Я не хотел накупаться на популярность такого рода уступками. Лучше проиграть сражение (и кажется, я его проиграл) — чем выиграть его уловкой»¹.

А другу своему, Афанасию Фету, великому поэту и кон­сервативному помещику, Тургенев написал: «Хотел ли я обру­гать Базарова или его превознести? Я этого сам не знаю, ибо я не знаю, люблю ли я его или ненавижу!»[356] Эхо этой фразы слышится и спустя восемь лет: «<... > мои личные чувства [к Базарову] были смутного свойства (любил ли я его, нена­видел ли — Господь ведает!)»[357]. Либеральной А.П. Философо- вой он пишет иначе: «Базаров — это мое любимое детище, из-за которого я рассорился с Катковым, на которого я потра­тил все находящиеся в моем распоряжении краски, Базаров — этот умница, этот герой — карикатура?!?» И зовет подобное обвинение бессмысленным[358].

Презрение молодежи казалось Тургеневу начисто невы­носимым. Он пишет: весной 1862 года «гнусные генералы меня хвалили — а молодежь ругала»[359]. Вождь социалистов Лавров сообщает, что Иван Сергеевич горько сетовал при нем на несправедливость разгневанных радикалов[360]. Той же горечью напитано одно из тургеневских стихотворений в прозе, где сказано: «И честные души гадливо отворачи­ваются от него; честные лица загораются негодованием при его имени»[361]. Здесь не просто уязвленная amour propre[362]. Тургенев искренне страдал, очутившись в политически лож­ном положении. Всю жизнь Иван Сергеевич старался идти в ногу с людьми передовыми, с поборниками свободы, про­тестующими против гнета. Но, в конце концов, не смог заста­вить себя согласиться с их животным презрением к искусству, к воспитанности, ко всему, что сам он считал в европейской культуре драгоценным. Тургенев не выносил их твердо­лобого догматизма, их спеси, их стремления разрушать, их полнейшего, устрашающего незнакомства с настоящей жизнью. Писатель отправился за границу, жил в Германии и Франции, а Россию посещал изредка, как бы мимоходом. На Западе Тургенева повсеместно чтили и хвалили. Но ведь обращаться-то хотелось к русским... Хотя известность

Ивана Сергеевича на родине оставалась очень широкой и в 1860-е годы, и впоследствии, писатель больше всего желал полюбиться радикалам. Но те оставались равнодушны или прямо враждебны.

Следующий роман, «Дым», начатый сразу же после выхода «Отцов и детей» из печати, был многозначительной попыт­кой заживить полученные раны, угомонить неприятеля. «Дым» был опубликован пятью годами позднее, в 1867-м, и являл собою резкую сатиру на оба лагеря: как напыщен­ных, тупых, реакционных генералов и бюрократов, так и без­мозглых, мелких, не знающих ни совести, ни долга «левых» краснобаев — столь же далеких от живой жизни, столь же неспособных исцелить российские общественные недуги. Роман вызвал дальнейшие нападки на Тургенева, но в этот раз писатель не удивлялся ничему. «<...> Меня ругают все — и красные, и белые, и сверху, и снизу, и сбоку — особенно сбоку»[363]. Польское восстание 1863 года и, тремя годами позд­нее, провалившееся покушение Дмитрия Каракозова на Госу­даря, вызвало всероссийский патриотический подъем — даже в рядах либеральной интеллигенции. Русские критики — и правые и левые — списали Тургенева со счетов, как человека разочарованного, эмигранта, позабывшего родину вдали от нее, в Баден-Бадене и Париже. Достоевский назвал его рус­ским ренегатом и посоветовал обзавестись телескопом, чтобы увидеть Россию хоть чуточку лучше[364].