Русские мыслители

Кое-кто из народников исхитрялся игнорировать, обхо­дить изложенный «жгучий вопрос». Например, Бакунин — сам народником не бывший, но глубоко повлиявший на все народничество — призывал не доверять ни «умникам», ни спе­циалистам: дескать, это может окончиться наигнуснейшей тиранией, владычеством ученых и педантов; тем не менее, Бакунин уклончиво избегал отвечать на вопрос: надлежит революционеру поучать других или учиться у них самому? Не ответили на вопрос ни террористы из «Народной воли», ни приспешники народовольцев. Чуть более чуткие и нрав­ственно чистые мыслители — например, Чернышевский и Кропоткин — разумели, насколько этот выбор тяжек, и даже не старались обманываться на сей счет: каждый раз, вопро­шая себя о том, по какому праву они собираются навязать либо ту, либо другую систему общественной организации мужицкой массе, росшей в совсем иных условиях — на свой лад, возможно, отнюдь не худших и порождающих ценности едва ли не большие, чем знакомые народникам, — ни Черны­шевский, ни Кропоткин не давали себе ответа ясного. Поло­жение стало еще неразрешимее, когда (в 1860-е годы и впо­следствии) все чаще начал возникать вопрос дополнительный: а что делать, ежели крестьяне окажут настоящее сопротивле­ние революционерам, замыслившим освободить их? Следует ли обманывать народные массы, или — хуже того — насильно гнать их к освобождению? Никто не спорил: в конце концов, управлять страной следует народу, а не сливкам революци­онного движения — но пока что было непонятно: сколь же далеко дозволено заступнику народному зайти в безразли­чии к желаниям и устремлениям большинства? Сколь далеко имеет он право гнать упомянутое народное большинство по путям, ненавистным народу совершенно явно?

Задача была отнюдь не академического свойства. Первых же заядлых приверженцев радикального народничества — «проповедников», учинивших достопамятным летом 1874-го «хождение в народ», — чаще всего встречали безразличием, недоверием, негодованием, а иногда ненавистью и ощу­тимым сопротивлением: крестьянам вовсе не требовались подобные благодетели, коих сплошь и рядом хватали и пере­давали в руки полиции. Народники оказались вынуждены определить собственное отношение к поставленному воп­росу недвусмысленно, ибо страстно верили в необходимость оправдать свои действия доводами рассудка. Зазвучавшие ответы оказались весьма далеки от единодушия. «Активные» деятели, подобные Ткачеву, Нечаеву — и чуть менее поли­тически мыслившему Писареву, чьи последователи вошли в историю под именем «нигилистов», — стали предтечами

Ленина в своем презрении к демократическим методам. Со времен Платона доказывалось: дух превыше плоти, разум­ным людям назначено править неразумными. Образован­ный человек не может прислушиваться к необразованной и напрочь несмысленной толпе. Массы надлежит выручать любыми и всякими доступными средствами — если потребу­ется, то и вопреки тупому нежеланию самих народных масс, пуская в ход обман и лицемерие, а понадобится — и грубую силу.

Но такую школу мысли, ведшую прямиком к авторитар­ному правлению, приняли немногие из народников. Боль­шинство пришло в ужас, внемля товарищам, открыто пропо­ведовавшим столь маккиавеллиевскую тактику, и сочло, что никакая — даже наичистейшая — цель не оправдывает при­менения чудовищных средств, ибо при этом сама цель ока­жется навеки опозорена.