Русские мыслители

Настроения народников, особенно в 1870-е годы, небезос­новательно можно определить как чуть ли не религиозные. Это сборище заговорщиков и пропагандистов рассматривало себя (и посторонние тоже рассматривали его) как своеобраз­ный рыцарский или монашеский орден. Первое условие для присоединявшихся к движению гласило: принеси в жертву «делу» — то есть и отдельно взятой народнической ячейке, и революции в целом — всю свою жизнь. Однако ни понятие партийной диктатуры, ни право партийных вождей полно­стью распоряжаться жизнью каждого из участников народ­ничества — и уж тем паче предписывать им обязательные убеждения — в тогдашнюю доктрину еще не входили: это противоречило бы всему народническому духу. Единствен­ным судьей человеческих поступков оставалась человечес­кая совесть. Пообещал подчиняться вожакам — стало быть, дал священную клятву, но распространяется она только на чисто революционные задачи партии, а не за их пре­делы, и становится недействительна, если все определенные цели, поставленные партией перед собой и своими членами, уже достигнуты; а конечная партийная цель — революция. И, если революция удалась, каждый народник волен в даль­нейшем жить и поступать по собственному усмотрению, ибо дисциплина — только временная мера, а не самоцель. Это народники, в сущности, создали понятие о партии, как о собрании профессиональных заговорщиков, напрочь отрек­шихся от личной жизни, подчиненных свирепой дисцип­лине: о партии, как «ядре» движения, состоящем из матерых профессионалов — в отличие от простых «сочувствующих» или «попутчиков»; так получилось по тогдашним особым российским условиям, настоятельно требовавшим надежной конспирации, а не благодаря вере в иерархию, как желанную или даже просто допустимую форму общественной жизни. Заговорщики не ссылались на космические процессы, коими, будто бы, оправданы любые и всякие революционные дей­ствия, ибо детерминистами они отнюдь не были, а верили в свободу выбора.

Хотя, исторически рассуждая, позднейшая ленинская концепция революционной партии и партийной диктатуры во многом выросла из прежней идеологии этих дисциплини­рованных и натасканных мучеников, мировоззрение ленин­ское было совсем иным. Молодежь, хлынувшая в деревни и села достопамятным летом 1874-го — лишь для того, чтобы столкнуться с непониманием, подозрительностью и, зачас­тую, нескрываемой враждебностью мужиков, изумилась бы и возмутилась до глубины душевной, услыхав, что явля­ется простым орудием истории, а посему все действия пропа­гандистов надлежит судить по иным нравственным законам, нежели общепринятые.

Народничество потерпело крах. Социализм попросту «отскакивает от русской массы, как горох от стены»[268], ска­зал знаменитый террорист Кравчинский в письме к рево­люционерке Вере Засулич в 1878-м, через четыре года после того, как изначальная волна воодушевления улеглась. «Они же слушают наших людей, словно священников»[269] — с почтением, ничего не понимая, ни в чем не изменяясь к лучшему.

В столицах шум, гремят витии, Кипит словесная война, А там, во глубине России, — Там вековая тишина[270].

Эти некрасовские строки передают разочарование, после­довавшее за крахом спорадических вылазок, предпринимав­шихся революционными идеалистами в конце 1860-х — начале 1870-х: и мирными пропагандистами, и куда менее мирными террористами, коих столь живо, правдиво и жес­токо изобразил Достоевский в романе «Бесы». Правительство арестовывало этих людей, ссылало их, сажало за решетку — и своим упрямым нежеланием принимать меры, способные облегчить последствия неудачной земельной реформы, само склонило русских либералов к сочувствию революционерам. А те, ощутив общественную поддержку, в конце концов решились на организованный терроризм — хотя революци­онные цели оставались достаточно умеренными. Открытое письмо, адресованное ими новому Государю в 1881 году, уме­ренно и либерально по тону. «Террор, — сказала знаменитая революционерка Вера Фигнер много лет спустя, — создавал условия, в которых люди могли развивать свои способности и служить обществу»¹. Упомянутому обществу, путь в кото­рое прокладывали взрывами и выстрелами, надлежало быть совершенно мирным, децентрализованным, снисходитель­ным и человеколюбивым. Государство по-прежнему считали наиглавнейшим врагом.