Читаем Русские мыслители полностью

Цивилизация и культура значили для русских, поздно добравшихся до стола, уставленного духовными гегелевскими яствами, больше, нежели для давно пресыщенных уроженцев Запада. Тургенев льнул и к той, и к другой более страстно, и болезненнее ощущал всю их уязвимость и хрупкость, чем его французские друзья, Флобер и Ренан. В отличие от них, Иван Сергеевич различал за спинами тупых добропо­рядочных мещан гораздо худшего, поистине страшного ротивника: молодых иконоборцев, помешанных на полном уничтожении существовавшего миропорядка, убежденных, что из пепла тот же час восстанет новое, справедливое и свет­лое общество. Но лучших меж новоявленными Робеспьерами он понимал так, как не понимали ни Толстой, ни даже Досто­евский. Он отрицал и отвергал их методы, он считал их цели наивными и карикатурными, но тургеневская рука не подня­лась бы против свирепого сборища, хотя бы потому, что это значило бы лить воду на мельницу генералов и бюрократов. Тургенев не различал никакого определенного пути: он стоял за постепенные меры, только за просвещение и образование, только за разум и здравый смысл. Чехов заметил однажды: писательское дело — не предлагать выходы из положения, а столь правдиво описывать положение существующее, столь честно представлять каждую грань и сторону его, что читатель просто не сумеет уклоняться от вопроса, поднятого автором. Вопросы, поднятые Тургеневым, остаются неразрешен­ными поныне. Нравственный выбор чутких, честных, четко мыслящих людей сделался со времен Тургенева, в нынеш­ние дни острейшего идейного противостояния, куда более сложным — и наличествует уже повсеместно. Тяжкий выбор, стоявший в тургеневскую эпоху лишь перед образованными гражданами отдельно взятого государства, которое только с известной натяжкой могло числиться европейским, ныне стоит перед любым человеком, представителем любого класса или общества. Тургенев распознал это явление в его зародыше — и описал с несравненной проницательностью, честностью и поэтической мощью.

Приложение

Д

умается, чтобы почувствовать российскую поли­тическую атмосферу 1870-х и 1880-х годов — и, в частности, воздействие на нее набиравшего силу политического терроризма, — полезно прочитать нижесле­дующую запись беседы Ф.М. Достоевского с широко извест­ным издателем А.С. Сувориным. И Суворин, и Достоевский твердо стояли на стороне самодержавия; либералы небезос­новательно числили обоих убежденными и неисправимыми реакционерами. Суворинский журнал «Новое время» был наилучшим и наиболее влиятельным повременным изданием крайне правого толка, выходившим в России под конец девят­надцатого и на заре двадцатого столетия. Учитывая полити­ческие взгляды Суворина, его запись кажется нам ценной вдвойне.

«В день покушения Млодецкого[389] наЛорис-Меликова я сидел у Ф.М. Достоевского.

Он занимал бедную квартирку. Я застал его за круглым столиком его гостиной, набивающим папиросы. Лицо его походило на лицо человека, только что вышедшего из бани, с полка, где он парился. Оно, как будто, носило на себе печать пота. Я, вероятно, «е мог скрыть своего удивления, потому что ону взглянув на меня и поздоровавшись, сказал:

Л ^ л/е«л только что прошел припадок. Я рад, оче«ь рад.

И он продолжал набивать папиросы.

О покушении ни он, «и л не знали. Но разговор скоро перешел на политические преступления, вообще, и «л взрыв в Зимнем Дворце в особенности. Обсуждая это событие, Дос­тоевский остановился на странном отношении общества к преступлениям этим. Общество, как будто, сочувство­вало им, или, ближе к истине, «е знало хорошенько, яя/с /с «ил/ относиться.

Представьте себе, — говорил он, что л/ь/ с вяли стоим у окон магазина Дациаро и смотрим картины. Около нас стоит человек, который притворяется, что смотрит. Он чего-то ждет и все оглядывается. Вдруг поспешно подходит к нему дру­гой человек и говорит: "Сейчас Зимний дворец будет взорван. Я завел машину". Мы это слышим. Представьте себе, что л/ь/ это слышим, что люди эти так возбуждены, что «е сораз­меряют обстоятельств и своего голоса. Как бы мы с вами поступили f Пошли ли бы мы в Зимний Дворец предупредить о взрыве, или обратились ли к полиции, /с городовому, чтобы он арестовал этих людей? Вы пошли бы ?

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 запрещенных книг: цензурная история мировой литературы. Книга 1
100 запрещенных книг: цензурная история мировой литературы. Книга 1

«Архипелаг ГУЛАГ», Библия, «Тысяча и одна ночь», «Над пропастью во ржи», «Горе от ума», «Конек-Горбунок»… На первый взгляд, эти книги ничто не объединяет. Однако у них общая судьба — быть под запретом. История мировой литературы знает множество примеров табуированных произведений, признанных по тем или иным причинам «опасными для общества». Печально, что даже в 21 веке эта проблема не перестает быть актуальной. «Сатанинские стихи» Салмана Рушди, приговоренного в 1989 году к смертной казни духовным лидером Ирана, до сих пор не печатаются в большинстве стран, а автор вынужден скрываться от преследования в Британии. Пока существует нетерпимость к свободному выражению мыслей, цензура будет и дальше уничтожать шедевры литературного искусства.Этот сборник содержит истории о 100 книгах, запрещенных или подвергшихся цензуре по политическим, религиозным, сексуальным или социальным мотивам. Судьба каждой такой книги поистине трагична. Их не разрешали печатать, сокращали, проклинали в церквях, сжигали, убирали с библиотечных полок и магазинных прилавков. На авторов подавали в суд, высылали из страны, их оскорбляли, унижали, притесняли. Многие из них были казнены.В разное время запрету подвергались величайшие литературные произведения. Среди них: «Страдания юного Вертера» Гете, «Доктор Живаго» Пастернака, «Цветы зла» Бодлера, «Улисс» Джойса, «Госпожа Бовари» Флобера, «Демон» Лермонтова и другие. Известно, что русская литература пострадала, главным образом, от политической цензуры, которая успешно действовала как во времена царской России, так и во времена Советского Союза.Истории запрещенных книг ясно показывают, что свобода слова существует пока только на бумаге, а не в умах, и человеку еще долго предстоит учиться уважать мнение и мысли других людей.

Алексей Евстратов , Дон Б. Соува , Маргарет Балд , Николай Дж Каролидес , Николай Дж. Каролидес

Культурология / История / Литературоведение / Образование и наука
Другая история войн. От палок до бомбард
Другая история войн. От палок до бомбард

Развитие любой общественной сферы, в том числе военной, подчиняется определенным эволюционным законам. Однако серьезный анализ состава, тактики и стратегии войск показывает столь многочисленные параллели между античностью и средневековьем, что становится ясно: это одна эпоха, она «разнесена» на две эпохи с тысячелетним провалом только стараниями хронологов XVI века… Эпохи совмещаются!В книге, написанной в занимательной форме, с большим количеством литературных и живописных иллюстраций, показано, как возникают хронологические ошибки, и как на самом деле выглядит история войн, гремевших в Евразии в прошлом.Для широкого круга образованных читателей.

Александр М. Жабинский , Александр Михайлович Жабинский , Дмитрий Витальевич Калюжный , Дмитрий В. Калюжный

Культурология / История / Образование и наука