Русские мыслители

Подхваченный волнами подобной радикальной болтовни, звучавшей в середине девятнадцатого столетия, человек черес­чур хорошо ведает, чего нужно ждать. Пересказываю другой бакунинский пассаж: я не свободен, ежели ты не свободен в свой черед; моя свобода обязана «отражаться» в свободе окружающих — и неправ индивидуалист, мыслящий: предел моей свободе кладется твоей свободой —- ибо одна свобода лишь дополняет другую — и обе необходимо нужны друг другу — и друг другу не помеха[166]. «Юридическая и полити­ческая концепция»[167] свободы — неотъемлемая часть преступ­ного словоблудия, что ставит знак равенства меж обществом и ненавистным Государством — и тем лишает людей свободы, ибо натравливает личность на общество; здесь-то и кроется фундамент всецело порочной теории общественного дого­вора, согласно коей люди обязаны жертвовать частью своей изначальной, «природной» свободы, дабы сосуществовать гармонически.

Но это глубокое заблуждение, поскольку лишь в обще­стве двуногие прямостоящие делаются людьми — и людьми свободными: «лишь коллективный, общественный труд выз­воляет [человека] из-под ига <...> природы», и без этого быть не может свободы «ни нравственной, ни умственной»[168]. Свобода не приходит к отшельнику, свобода есть одна из форм сосуществования. Стало быть, я свободен и я человек только в той мере, в которой свободны и человечны другие мне подобные. Моя свобода беспредельна, поелику такова же свобода окружающих; наши свободы взаимно отражаются, точно в зеркалах — и доколе остается хоть один раб, я не сво­боден, я не человек, и ни достоинства, ни прав не имею.

Свобода—состояние не физическое, и не общественное — а умственное: она заключается во всеобщем взаимном при­знании личной свободы каждого; и рабство есть состоя­ние умственное, оттого-то и рабовладелец является рабом не меньшим, чем его живая двуногая собственность[169]... Бойкая гегельянская трескотня подобного рода — писания Бакунина изобильны ею — лишена даже приписываемых гегельянству положительных черт: она исхитряется повторять многие наихудшие заблуждения, свойственные мысли восемнадца­того столетия — вплоть до того, что так же точно смешивает сравнительно ясное понятие личной свободы, определяемое от противного: «если другие люди не принуждают человека заниматься тем, чем не хочется — человек свободен», с уто­пическим и, пожалуй, невнятным определением свободы от «законов» — понимаемых не как государственные, а как законы природы или даже людского общежития. Отсюда следует вывод: коль скоро быть свободным от Природы нельзя — это абсурдно, — и коль скоро я есмь то, что есмь — частица Природы, а стало быть, и отношения мои с другими человеческими существами — тоже составная часть При­роды, значит, равно абсурдно просить себе свободы у других людей — надлежит искать «свободы», состоящей в «гармони­ческой солидарности» с окружающими.

Бакунин восставал на Гегеля и клялся в ненависти к хрис­тианству; однако речь его — заурядное смешение гегелевского и богословского слога. Предположение, будто все добро­детели совместимы — нет, взаимно порождены и связаны меж собой; что свобода одного человека никогда не вступит в воинствующее противоречие со свободой другого — если оба этих человека разумны (а стало быть, не могут стре­миться к исключающим друг друга целям); что неограни­ченная свобода не просто способна сочетаться с неограни­ченным равенством, но и немыслима без него; нежелание попытаться всерьез проанализировать сами понятия свободы и равенства; убеждение, что лишь устранимые — легко ли, тяжко ли — глупость и порочность людская не дозволяют естественной доброте и мудрости людской почти мгновенно создать на земле поистине райскую жизнь — по крайности, как только будет уничтожено и без остатка выкорчевано тира­ническое Государство, с его свирепой и дурацкой законода­тельной системой, — все упомянутые простодушные заблуж­дения, понятные и приемлемые в восемнадцатом столетии, но беспощадно критиковавшиеся в умудренном девятнад­цатом веке, и составляют всю суть бакунинских проповедей urbi et orbi^} — в особенности, пламенных речей, которые Бакунин адресовал очумело затаившим дыхание рабочим- часовщикам из Ла-Шо-де-Фона и Долины Сент-Имье.

Мысль бакунинская почти неизменно проста, неглубока и прозрачна; стиль страстен, прям и сумбурен: в риторичес­ких доводах автор взмывает с вершины на вершину; време­нами Бакунин растолковывает, чаще назидает или спорит; обычно говорит с иронией, иногда с искрометным задором, всегда весело, всегда занимательно; его всегда легко читать — автор не часто ссылается на факты или сведения, работы его лишены самобытности, серьезности, определенности. Слово «свобода» возникает на каждом шагу.

Временами Бакунин говорит о ней возвышенным, почти богословским слогом, восклицая: влечение к мятежу — стрем­ление бросить вызов — есть одна из трех основных «движу­щих сил» в развитии человечества; он изрыгаёт хулу на Бога и превозносит сатану — первого мятежника, «истинного друга свободы».