Русские на снегу: судьба человека на фоне исторической метели

О Ване я еще расскажу немало интересного, а пока наш полк перебрался на полевой аэродром Татабанья, тоже недалеко от Будапешта. Бои шли в районе города Дьер, где мы снова прикрывали наших конников, упорно идущих вперед по глубокой грязи. Правда, немцы сопротивлялись без прежнего ожесточения. Предчувствие конца войны висело в воздухе, во всю прогреваемом венгерским солнышком. Всем чертовски не хотелось умирать. Местные жители без конца спрашивали нас: „Когда же закончится война?“ Мы бы сами не против знать, конец ли это. А может Сталин согласится с выкладками Жукова, тоже не чуждавшегося трофеев, о которых мы не знали, но могли догадываться: для установления советской власти на берегах Атлантики нужно и всего-то пустячок: еще два миллиона погибших бойцов нашей армии. Но пацифистские настроения лезли отовсюду. Казалось, только наше командование ничего об этом не знает. 5 марта 1945-го года нам приказали сдать наши, еще вполне ничего, хотя и потрепанные, самолеты „ЯК-1“ двум братским полкам: 31 гвардейскому и 73 гвардейскому, а самим убыть для получения новой материальной части, самолетов „ЯК-3“ в румынский город Бузэу. Предстояло ехать по маршруту: Будапешт — Цеглед — Мезетур — Арад — Сибиу — Брашев — Бузэу. Поезда в конце войны тащились по путям с большими передышками и опозданиями, и в Бузэу мы добирались целую неделю, окончательно разложившись в дороге. Вокруг все только и говорили о мире, да и нам самим война смертельно надоела. Так хотелось мира, покоя, встречи с семьями. Был момент, когда я пожалел, что не поехал на рапиде. Это скоростной поезд — один вагон и один локомотив, мчится от Будапешта до Бухареста по карпатским горам и долинам всего шесть часов со скоростью 150 километров, ныряя с гор и возносясь на вершины. Все бы ничего, да мы испугались: не подсунет ли немецкая разведка бомбу под колею, и поехали кружным путем — обыкновенным поездом. Но здесь взорвалась мина в лицо смелого летчика лейтенанта Ветчинина, который, упившись до умопомрачения вином, бутыли которого нам по дороге всовывали в раскрытые окна вагонов, принялся устраивать митинг на станции Плоешти. Собрав вокруг себя толпу румын, многие из которые понимали по-русски, Ветчинин принялся орать, что воевать больше не собирается, поскольку ему все это надоело. Этот худенький и щуплый паренек разбушевался, как пацифистский Илья Муромец. С большим трудом мы посадили в вагон разбушевавшегося Ветчинина, и пока я занимался Смоляковым, тоже до умопомрачения набравшимся в своем купе, Ветчинин на малом ходу сумел выпрыгнуть из поезда и покатился по большому склону насыпи, после чего окончательно исчез в густой темноте весенней ночи.

Нет, положительно, эту войну пора было кончать. Через три дня ободранный и обшарпанный Ветчинин явился в полк с повинной, заявив, что во время своих скитаний, а он выпрыгнул с поезда километров за девяносто от Бузэу, снова проникся беспредельной ненавистью к врагу и готов бить его до победного конца. К счастью, зная, что ребята психуют, в дивизии не стали давать ход нашей шифровке, где сообщалось об исчезновении Ветчинина, и он, кавалер трех орденов Боевого Красного Знамени, не был зачислен в дезертиры, и после войны работал секретарем обкома комсомола в Днепропетровске, откуда был родом. Он был единственный сын у матери, которую пожалела кровавая страда. К сожалению, мне потом рассказывали, что как почти все славянские герои, не зная, что делать со своей славой и уцелевшей жизнью, Ветчинин спился.