Факты наличия пацифистской пропаганды проявлялись действительно все ярче. Настоящая волна пацифистических брошюр, газет и листовок уже давно заливала французскую армию. Отпускные, находясь у себя дома, нередко присутствовали и принимали участие в разного рода собраниях, где велась пропаганда в пользу заключения мира; по возвращении в свои части эти люди оставались в сношениях и переписке с вожаками течения, представлявшего крайние опасности для морали народа и армии. Особенно страстная агитация в пользу мира шла в поездах, на железнодорожных станциях и в рабочих кругах. Говорили в пользу забастовок на заводах, работавших на оборону; велась кампания и против обработки в стране земельных участков…
Все это в глазах французских военноначальников приобретало опасный характер. Особенно после широко задуманной и неудачно сложившейся операции. И действительно, с прекращением апрельского наступления на р. Эн мораль французской армии подверглась тяжкому испытанию. Обнаружившиеся разногласия в верхах армии не могли остаться незамеченными; они спустились вниз, где приобрели весьма резкую форму по мере проникновения их в менее стойкие и мало выдержанные слои людей. Усиленной критике подверглись действия начальников, и против них стало складываться недовольство, а кое-где и открытый ропот. Говорили о неумелой организации снабжения армии боевыми припасами… Эпитеты «мясник», «живодер» раздавались направо и налево.
Дело обострилось настолько, что в конце мая возникло даже несколько открытых отказов от выступления на позиции. Делались попытки передачи власти в некоторых частях войск, минуя прямых начальников, в руки выборных офицеров и простых солдат. Говорилось о необходимости идти на Париж, где всё якобы готово для революционного взрыва.
Слухи эти особенно обострились под впечатлением печального уличного инцидента в столице 4 июня, имевшего место на бульваре Бертье (Berthier), во время которого аннамитские[47]
стрелки открыли огонь по толпе. В результате стрельбы были жертвы, и это обстоятельство дало повод утверждать, что Париж отдан в руки «черных».В начале июня один батальон, стоявший в селении Нейси-су-Буа (Neissy-sous-Bois – к юго-западу от Суассона (Soisson)), оказался в полном восстании. Мятежные солдаты решили идти на Париж, но были остановлены и капитулировали перед французской кавалерией, оцепившей опушку леса Виллер-Коттре (Villers-Cotterets) на путях к Парижу.
Только твердостью и разумными мерами нового главнокомандующего генерала Петена, нашедшего себе поддержку в личности Клемансо – председателя военной комиссии в Сенате, a затем председателя Совета министров, войска, потерявшие равновесие духа, были приведены постепенно в порядок и вновь приобрели доверие к тому делу, ради которого было уже принесено столько человеческих жизней[48]
.Само собой разумеется, что эти настроения проникали и в союзные войска, действовавшие на французском фронте. Не миновали они, конечно, и русские бригады, понесшие к тому же весьма крупные потери, в общем доходившие до 30 %. Неудачная операция и напрасные потери всегда создают благоприятную почву для недовольства и раздражения.
К тому же, судя по некоторым данным, наши войска, едва ли не со времени их высадки на французскую территорию, находились под разлагающим влиянием некоторых крайних эмигрантских кругов.
Мне пришлось, например, ознакомиться с донесением французского военного атташе в Лондоне, относящимся еще к осени 1916 года. В нем сообщалось французскому правительству о заявлении великого князя Михаила Михайловича, будто в Петрограде очень взволнованы сведениями, что во Франции среди русских солдат партийными лицами ведется революционная пропаганда.
Читатель, знакомый с русскими событиями того времени, конечно, хорошо знает, что существовали и более глубокие причины, чем неудачи на фронте, колебавшие в то время настроение наших войск.